– Вот ведь живучие твари, ничего не боятся, – хохотнул Уле, делая обманный выпад ружьём в сторону ближайшего шорха. Тот невозмутимо отвернулся и принялся грызть фрактал.

Уле обернулся к нам:

– Ну, что стоите?

Зайц неуверенно оглянулся на Айка.

– Мы не пойдём туда, – сказал Айк. – И тебе не нужно, Уле.

Старик удивлённо вскинул брови, усмехнулся с жалостью:

– Нешто испугались жалкого фокусника в фуражке?

– Некоторые вопросы лучше не задавать, дорогой Уле. Пока ответ не прозвучал, ты волен оставаться тем, кем хочешь.

– Ты, Айк, иной раз так скажешь, что полосат не разберёт. Нет уж, я предпочитаю определённость.

Уле махнул рукой и скрылся в темноте умершей Фарбрики.

Айк покачал головой. Подобрал с земли несколько клочков бумаги, оставшихся от умолкнувшей рукописи.

– Позволите мне забрать это? – спросил он у меня.

Я пожал плечами.

Отчего-то я чувствовал вину. Не только перед Зайцем – перед ними обоими. И перед стариком Уле.

Я хотел было на прощание взлохматить волосы Зайцу, но вместо этого только неловко махнул рукой.

Айк усмехнулся.

– Прощайте, Бах.

Внутри Фарбрики было черно и нестерпимо пахло гарью.

Конвейер стал похож на мифическое чудище, грозно топорщился обрывками ленты и изломанным металлическим каркасом. Я подошёл ближе в надежде разглядеть дыру, через которую настоящий Бах провалился в картонный город. Но там, где я ожидал её увидеть, ветвились, тянулись во все стороны цепкие побеги фракталов.

Сверху послышался гулкий звук. Уле стучал подмётками по ступенькам. Я поспешил следом и вскоре обогнал неповоротливого старика. Сквозь маленькие окна проникали тусклые лучи, освещая наш путь: лестница причудливо петляла в изгибах мёртвого конвейера. Там и здесь, на трубах и ступеньках, на решётках и конвейерной ленте темнели силуэты шорхов.