Маук по-прежнему стоял у края крыши. Прямой и суровый в своём дафлкоте и морской фуражке.

– Рад видеть вас, Бах. Вы вовремя. Сейчас начнётся самое интересное.

Лицо его, впрочем, не выражало особой радости.

Я молча подошёл и встал рядом. Ветра не было.

Все слова, все упрёки, заготовленные для этого разговора, исчезли разом, когда я взглянул на город. Фракталы стремительно расползались по улицам, укутывая собой мостовые, здания и деревья. Почернел океан. Только бледное небо кое-как спорило ещё с бесконечной чернотой. Но я видел, как её острые ветви разрывают горизонт.

– Вот она, Бах, судьба любого мира, из которого ушёл последний человек. И, хочу заметить, это был весьма упорный человек.

– Вы обо мне?

– Разумеется. О ком же ещё?

Он проследил мой взгляд. Внизу можно было ещё рассмотреть фигуры Айка и Зайца: они целеустремлённо петляли в лабиринте фракталов.

– Неужели, Бах, вы до сих пор ничего не поняли? Старик Уле, Айк, Зайц, которого вы так самоотверженно и нелепо спасали сейчас от огня…

Маук расхохотался.

– Продолжай. Что же ты замолчал? – услышал я за спиной голос Уле. Щёлкнул затвор.

Неожиданно я понял: Айк был прав. Иную правду лучше не знать.

– Не нужно, Маук. Не говорите!

– Ну почему же. Зачем молчать, если человек, – Маук обернулся к Уле, во все зубы улыбнувшись на последнем слове, – настаивает.

Он сделал шаг, другой. Уле остался на месте и вскинул ружьё.

– Вы слишком надолго задержались здесь, Бах. – Маук говорил, обращаясь ко мне, но смотрел при этом на старика. – Когда ушли все, кроме вас, Бах, мир из последних сил оставался таким, каким его привыкли видеть вы. Он строил декорации, имитировал подобие жизни. Реальность – очень преданная штука, способная на всё ради человека. Но вот последний человек покидает её, декорации рушатся, и мы видим…

В этот самый момент Уле выстрелил.

Свинцовые шарики летели медленно, нехотя. Я как раз успел сосчитать их (пять шариков), когда они добрались до Маука и мгновенно оставили от его дафлкота одни дыры.

Из дыр вместо крови хлынули шорхи.