— А что еще? Натуральные галлюцинации, вызванные сильным нервным стрессом. Нашим верующим дедам черти чудились, нам, безбожникам — летающие тарелки.

— Кто такое сказал? Полковник Харин?

— Я сказал!

— Товарищ Жуков, ты или в звезду, — сказал Шабанов и стал раздеваться. — А я пошел спать. И летать совсем не хочу. Меня сейчас будет тошнить от запаха керосина. Все, я отлетался. Если только на махолете…

— Что ты вдруг крыльями-то захлопал? Обиделся, что ли?

— Мне ничего не чудилось. И буду я вспоминать вслух. Очень громко! Кричать буду!

— Ты передозировал «Виру», сам же говорил. Между прочим, это галлюциноген. У тебя начались видения… А потом, опухоль мозга.

— Куда же она делась, опухоль?

— Рассосалась!

— По-моему, у тебя совесть рассосалась, товарищ Жуков. — Шабанов залез под одеяло. — Говорил, не примешь помощи Скалозуба, а что вышло?

— Это кто — Скалозуб? — с неожиданной угрозой спросил Олег.

— Благодетель твой!.. И будущий тесть.

Наверное, нельзя было бить его так больно, однако Герман ощутил прилив отчаянной, страстной злости, детского садизма, с которым недавно хирург мучил и закапывал живьем кошку.

Кадет тоже разрушал некий воздушный замок, выстроенный в его памяти…

Он допил остатки коньяка из бутылки, доел лимон, после чего долго бродил по палате с каменным лицом. Наконец на глаза ему попал гермошлем, стоящий на тумбочке возле Шабанова. Прочитав надпись вслух, товарищ Жуков надел его на голову и сел за стол.

— Между прочим, это слово легко читается с обратной стороны, — кому-то сказал он. — Как его не переверни, все равно вечные три буквы…

И, не снимая гермошлема, уронил голову на стол и то ли уснул, то ли затих, будто рассвирепевший тигр перед прыжком: по крайней мере, согнутая спина его была напряжена, как боевая пружина.

Ночь Шабанову показалась бесконечной, и как бы он не жмурился, не отвлекал себя легкими и даже радостными мыслями — вдруг решил поехать к родителям, на речку Пожню! — еще больше отгонял сон, и задремал ненадолго в момент, когда все на земле стихло и прокатился бесшумный, солнечный ветер. Кадет так и проспал на столе, что называется, мордой в салате, и спина его скоро расслабилась, искривилась, а руки, стиснутые в кулаки, разжались и теперь вяло и беспомощно лежали на рассыпавшихся яблоках.

— Помнишь вчерашний разговор? — спросил утром Шабанов, когда Олег с мятой физиономией пытался прибраться в палате до обязательного врачебного обхода по понедельникам. — Или, чудится, это был сон? Коньячные галлюцинации?

— Никакого другого мира не существует, — внятно произнес кадет, рассовывая по углам доказательства ночного кутежа. — Ни в каком виде. Это я знаю и помню точно.