— И надолго вы в Италию собрались?

— Говорит, пока на три года, там видно будет.

— Это уже окончательно решено, или как?

— Согласие дал, поеду, говорит, ума наберусь. Бумагу подписал, деньги большие вперед взял, значит, окончательно… Мол, поправлю дела, назначу хорошего директора и поедем… Ой, как не хочу! По мне так лучше бы вернулись в деревню и жили… А отец язык не учит, говорит, раз пригласили, пускай по-русски говорят со мной. Мне приходится учить, и тайно от него — ругается… Ведь обманут! Станут за спиной шушукаться по-своему, сговариваться, и обманут… Может, ты на него подействуешь? С этой надеждой ехала. Убеди ты его итальянский выучить. Долгое ли дело? Я так через три недели уже и разговаривать стала… Вот жизнь какая пошла, Германка! Мы тем кефиром раньше больных телят отпаивали, а им не жить, не быть, производство наладить надо, чтоб итальянцев отпаивать. Больные они там, или что, ты не знаешь?

Говорила она, будто ручеек журчал, и успевала еще угощать, подкладывала, подсовывала, как всегда, вместе с домашней пищей наполняя душу умиротворением и радостью.

— Ты ешь, ешь! — между разговором вставляла она. — Знать бы, что поедем, нового сыру сварила. А то собирались спешно, в один день, взяла, сколько было. Но ничего, приедем домой, сварю, посылку соберу и пошлю.

— Да не надо, мам, — отнекивался Герман. — В такую даль посылать! Обойдусь…

— Нет уж, обязательно пошлю. От своей коровы, из родных мест… Все не так тосковать будешь. А то ведь уедем в Италию — кто пришлет?

Самое главное, на ее вопросы до поры, до времени не требовалось отвечать. Конечно, родителям уже поведали о катастрофе его самолета и мать внутренне была напугана, однако давно привыкшая к причудам своих мужчин в семье, оказалась подготовленной и к такому обороту, и теперь никак не выдавала своего страха. Она тут же рассказала страшную тайну, что командир части вызвал их с одной целью — подействовать на сына, убедить его, чтоб не оставлял службу и перестал бы нести вздор об иных мирах и прочих несуразностях, которые ему помешают в жизни. И чувствовалась, что матушке любопытно узнать, что же приключилось с Германом на самом деле, однако она и этого чувства никак не выдавала, точно так же, как своего страха. А Шабанов тоже не мог задавать прямых вопросов, чтоб не напугать еще больше, хотя подмывало, и мать это почуяла, сама потянула ниточку разговора.

— А я почуяла, с тобой что-то не ладно, — осторожно промолвила она уже на улице, когда так и не дождавшись отца, пошли гулять по парку. — То собака завоет ночью, то сон приснится… Однажды не вытерпела, взяла у отца телефон… Этот, без проводов?