— Пусть отдыхает, — объяснил Степан. — Он у нас и так последнее время истревожился, а тут еще эта рана. Ему сейчас поспать — самое то.
Умывшись водой из ручья, что тек неподалеку, тоже наладились спать. Орлика отвели в небольшой сарайчик, обнаружившийся за хатой, — и накрепко заперли, чтоб никто внутрь не забрался. Хотя, как верно отметил Степан, конь сам способен постоять за себя, буде кто по глупости решит на него напасть.
Спалось Мыколке плохо, в голову лезла всяческая гадость, о которой и вспоминать-то противно, не то что рассказывать — какие-то крысы, хоботы и черти. Жуть!
Пару раз хлопец просыпался и долго лежал, вглядываясь в дощатый потолок, — казалось, из щелей на него таращатся чьи-то немигающие глазищи с вертикальными зрачками. Обмирая от страха, он не замечал, как снова проваливался в пучины сна, ворочался на лавке, исходил потом и даже тихонько хныкал во сне.
А потом ему наконец захотелось выйти во двор по нужде.
Лес обступал избушку со всех сторон, строгий и по-звериному терпеливый. Мыколка наскоро выполнил необходимое и поспешил обратно. Он уже забрался на печку, когда снаружи послышались чьи-то шаги.
Вот тогда-то хлопчик и вспомнил, что не запер дверь.
Ходивший снаружи постоял немного у окна, вздохнул и направился как раз к двери, так что Мыколка раньше него не успевал. Он замер, где стоял, стараясь не издать ни звука, даже дышать перестал. И ей-богу, чуть не обмочился со страху, когда тихий старушечий голос произнес:
— Есть кто дома?
Хлопчик промолчал, однако ночная гостья так запросто уходить не желала.
— Хозяева, добрые люди, пустите переночевать, — задушевно попросила она. — Я ж вижу, есть кто-то. Добрые люди, я много места не займу, не объем вас, не обопью. Пустите, а то на дворе уж больно страшно одной!
Мыколка испуганно сглотнул и посмотрел на старших. Что вовкулак, что Андрий — оба спали крепким беспробудным сном. В стойле за домом глухо всхрапнул и ударил копытом Орлик, но он был слишком далеко, да и не спросишь ведь совета у коня.
Вдруг голос за дверью переменился, помолодел и стал невероятно похож на мамин.
— Мыколушка, — сказал голос. — Я так долго тебя искала! Я так соскучилась по тебе! Позволь мне войти.
И тонкие белые пальцы —
— Входи, — прошептал он, завороженный их видом, одним только допущением того, что мама вернулась, что она жива, что…
Что-то оборвалось в нем с легким дребезжанием порвавшейся на кобзе струны.
Пальцы. Вернее, уродливые утолщения, колечками плоти вспухшие вокруг ее ногтей. Ни у одного человека Мыколка не видел таких пальцев. Тем более — у мамы, уж ее-то руки он знал лучше всех на свете.