Портофино зло хмыкнул.

— Я ничего болезненного здесь не вижу. Яд, естественно, приготовлен какой-то мерзавкой. Мало ли их по округе? Всех, о ком слава идёт, я сволок в трибунал, но почему во дворце не может быть ведьмы, отнюдь не афиширующей свои способности? Такую только по отравленным и нащупаешь. — Портофино едва не рычал. — Но что ведьма есть — я вам сразу сказал, носом чую… Не мужик это…

Но Тристано д'Альвелла поморщился.

— Вздор, мужик просто купил яд у какой-то твари. Но Комини отравил мужчина, а уж Тассони… Она изнасилована, а уж это дело рук… или чего там… злодея, а не злодейки.

Тут в дверном проеме появился невысокий мужчина с живыми быстрыми глазами. Америко Таволетто был пристроен в замок Дамиано Тронти, но когда-то Тристано в трудную минуту помог ему деньгами. Сам Таволетто отвечал за сделки по антиквариату, подыскивал для герцога ценные вещи, но Тристано считал его своим человеком.

— Мессир… Энрико просто испугался…

— Что? — д'Альвеллав недоумении поднялся.

— Он не может… Мы не можем привести мессира Джанмарко, он возле сейфа у себя… найден только что. Весь в крови. В спину дагой ударили. Но мёртв он давно. Наверное, со вчерашнего дня. А, может, и с позавчерашнего.

Глава 17. В которой мессир Ладзаро Альмереджи сначала кается, а потом снова грешит

Глава 17. В которой мессир Ладзаро Альмереджи сначала кается, а потом снова грешит

Альдобрандо Даноли остался недвижим, Ладзаро присвистнул, Камилла молча сидела, вцепившись в руку супруга. Но Грандони, Портофино и д'Альвелла обменялись взглядами, в которых не замечалось ни раздражения, ни уныния. Сколь ни жутка была новая смерть, вышедшая за границы замка, она говорила, что они на правильном пути. Убийца уничтожил последнего свидетеля, который мог узнать его в лицо и указать на него, сама же необходимость убить Пасарди подтверждала, что мотив убийства — аmor sceleratus habendi — угадан ими верно.

Д'Альвелла и Альмереджи направились на место убийства банкира, Портофино пошел следом, а Даноли решил пойти к себе. Камилла же после ухода гостей, когда Чума надевал темный, уместный для похорон дублет, задумчиво смотрела в окно. Неожиданно позвала его.

— Грациано…

— Да, мой свет, — отозвался он, и на сей раз его жгучие глаза были обращены к ней с лукавой заботливостью и нежностью.

Она забыла, о чём хотела спросить, губы их слились, но минут через пять он вернул её на землю.

— Ты что-то хотела спросить?

— А… да. Послушай-ка. Аурелиано как-то назвал мессира Альмереджи сукиным сыном…

Песте удивлённо поджал губы, удивляясь не определению Портофино, но тому, что Камилла заговорила об этом.