- Кис…

Панна Ошуйская замерла.

Нет, не кот это шевелился… пусть и зрение у нее всегда было слабовато, а носить очки не позволяла гордость, однако спутать кота и двух личностей преподозрительного толку, остановившихся аккурат под балкончиком, она не могла.

…воры.

…или бандиты.

…или иной какой сброд… руки похолодели. Может, от страху, а может, от того, что и цветочница была не горячею. И надо было бы кликнуть супруга, но что-то мешало панне Ошуйской поступить разумно. Быть может, разгоряченная близкой местью, она не способна была теперь просто взять от отступиться.

Она перегнулась и тихо так позвала:

- Кис-кис-кис…

Сердце колотилось.

В руках появилась непонятная слабость, которую панна Ошуйская все ж преодолела.

…ах, вот придут их убивать – а для чего ж еще дом приглядели, кроме как для ограбления, а коль хозяева всегда при доме, то и убьют их – а супруг драгоценный так и будет с газетенкою своею сидеть… и чем он жену, женщину хрупкую и нежную, защитит от поругания?

«Сельскохозяйственным вестником»?

Собственная судьба вдруг предстала панне Ошуйской со всей возможной ясностью.

…вот она просыпается средь ночи от тихого шума…

…вот уже рвется из жестоких рук, и трещит любимая ночная рубашка… или не любимая? Все ж таки люди грабить придут, неудобственно будет предстать пред ними в старой и слегка выцветшей рубашке из мягкое фланели. Надобно атласную приодеть будет, с бантами, а то после говорить станут про панну Ошуйскую всякое… а ей того надобно? Нет, ей того не надобно.

…она увидела себя, растоптанную, но несломленную.

…мертвую.

…и лежащую в гробу в белых розах…

Нет уж, розы она терпеть не могла, и мысль о том, что их всенепременно в гроб запихнут, а еще будут сплетничать о ней, невинной жертве, и быть может, говорить, что сама виновата, придала сил.

- Вот вам! – панна Ошуйская решительно перевернула цветочницу.