Приглашения на плотной лаковой бумаге.

Золотые вензеля и надушенные конверты, подписывать которые пришлось ей.

Примерки.

Платья.

Жемчуга.

И вот ныне, глядя на себя в зеркало, Ольгерда видела утомленную жизнью женщину. Тусклые глаза. Морщины ранние. И седой волос вновь появился, кажется, будто метку поставили.

Нет, проклятие было изжито.

А Порфирий все приводил и приводил ведьмаков ли, докторов, будто подозревая их в недогляде…

…был терпелив.

…и нежен по-своему, что давалось ему с немалым трудом.

Он приносил букеты и сласти, пустые дамские романчики, которые порывался читать вслух, но, споткнувшись на третьей же странице, принимался комментировать. И был столь едок, что Ольгерда не выдерживала, срывалась на смех. А от смеха — на кашель.

…кашель излечат на водах, так ей было сказано. А на воды они отправятся немедля после пира в «Эржени», самой дорогой ресторации Познаньска, где за чашку пустого кофию сребень требовали.

— Вы прелестны, — сказали ей, отвлекая от созерцания себя же в зеркале. — Только отчего невеселы?

— Князь?

Ольгерда набросила на лицо фату.

Смех… платье вот не белое, но цвета шампань, с ирлийским кружевом, тонким, что пена морская, а вот фата… фата невесте по обычаю положена. И не скажешь, что невеста нынешняя отнюдь не стыдлива, а с невинностью рассталась вовсе в незапамятные времена.

— Что вы здесь делаете…

— Ваш жених просил зайти. А я ему, так сказать, весьма обязан семейным счастьем.

— А вы счастливы? — Ольгерда замерла, ожидая ответа.

В этом ли дело?