Светлый фон
и вышивать, и сшить хоть одно стеганое одеяло,

и варить варенье…

и варить варенье…

Барбара Майклз, «Ведьма»

Барбара Майклз, «Ведьма»

Я никогда не была агрессивным и истеричным нытиком. Я была разной — упрямой и своевольной, мрачной и вредной, резкой и нелюдимой. Но не нытиком и не истеричкой. Пока не очнулась в больнице, без активной силы «угля» и пассивной силы нечисти. «Уголь» Римма усыпила — и во избежание, и потому что Динара Сафиулловна посоветовала заблокировать темный, пока лечусь. А темная половинка «угля» связана со светлой, и эффект получился предсказуемым — уснули оба, да так, что я не ощущала их вообще. А нечисть после тюремных подвигов перетрудилась и впала в кому, отняв у меня и рефлексы, и скоростное восстановление.

Очнувшись в первый раз, я увидела ослепительно белый потолок, поглазела на него с минуту и с облегчением решила, что всё, отмучилась. Да рано. Попытка встать — неподъемное тело — головокружение, слабость и боль… Холодное зимнее солнце заливало больничную палату потоками белого света, отражаясь от стен и потолка, а у кровати кто-то верещал, убеждая, что мне «нельзя». И укол — и падение в темноту. Снова. И снова. И снова. Пока я не очнулась посреди ночи. Никого рядом. Капельница. Плотная повязка на горле. Отвратительная тяжесть в теле. И ни капли сил, ни магических, ни физических. Но, брезгливо отцепившись от капельницы и перекрыв катетер, я выползла из постели и добралась до туалета. И даже в зеркало посмотрелась, отказавшись опознавать в серо-зеленом скелете собственно…

А за окном в рыжем свете фонарей сверкали сугробы. И потом, полулежа на подоконнике, я долго смотрела на черные кляксы деревьев, на пляшущие в воздухе снежинки, и пыталась понять. Сколько? Сколько я здесь нахожусь и почему, черт возьми, жива?.. И пальцы перебирали складки тугого бинта на горле. Ведь не должна же… И вспоминала голос, и не понимала, чей он.

Сколько?

К утру пришла тучная медсестра и устроила скандал. Накричала, уложила в постель и воткнула в синюшные вены шприцы капельниц. И в такую же синюшную, по ощущениям, задницу — укол. В последний раз. Всё же людские лекарства действовали на меня иначе, да и поправлялась я быстрее. Проснулась рано утром и прямо сказала медсестричке, что если она еще хоть раз меня усыпит, то ей несдобровать. Медсестричка была из потухших ведьм и струхнула, хотя виду не подала. Конечно, сейчас я слабее котенка — до туалета ползком добираюсь, но ведь это временно.

Напугав медперсонал, я потребовала сотовый и поесть. Жутко, до воя, хотелось мяса, а мне принесли куриный бульон. И отказали в сотовом. Мол, все в порядке, все живы, отдыхай и ни о чем не думай. И загородный санаторий от Круга к этому располагал. Я опять прибегла к угрозам, и на меня в тот же день нажаловались Верховной — из коридора, по телефону. Я ухмыльнулась и чинно спряталась под одеяло в ожидании чуда. Римма надавить не сможет — авторитета не хватит, а вот Томка…