Три, две, одна.

Он вдавил красную кнопку и почувствовал, как вибрирует под ним кресло. Модуль закачало и затрясло, где-то внизу нарастал гул, сначала еле слышный, а потом всё громче и громче, и это уже был бурлящий рокот, и всё трясло и качалось ещё сильнее.

У Лазарева задрожали пальцы.

Его резко толкнуло снизу. Тело вдавилось в кресло, руки прижались к коленям.

Он повернул голову и увидел, что в иллюминаторе больше нет моря. Только небо.

– Летим, – прошептал он одними губами.

Нарастало давление, и его ещё сильнее вжимало в кресло. Он взглянул на приборы – всё в порядке, всё как надо, лишь бы не подвели расчёты, лишь бы хватило топлива.

Стиснув зубы до крови, он застонал.

Небо в иллюминаторе стало прозрачно-зелёным, а потом синеватым, а потом жёлтым.

– «Аврора», тридцать секунд, полёт нормальный, – сумел он проговорить пересохшими губами.

Через минуту перестало трясти, и Лазарев увидел, как за иллюминатором разливается холодная чернота, подёрнутая зеленоватой дымкой. В черноте блестели звёзды.

Он дотянулся до рычажка на пульте и включил переднюю камеру. «Рассвет» теперь можно было увидеть невооружённым глазом прямо по курсу.

Теперь – самое важное. Надо максимально сконцентрироваться и сделать всё, как надо. Это единственный шанс.

На расстоянии километра от «Рассвета» он включил программу стыковки.

Модуль слегка наклонило, и Лазарев увидел, что корабль приближается к нему со стороны стыковочного шлюза.

Господи, господи, лишь бы получилось.

– Давай, давай… – проговорил Лазарев и вдавил кнопку на пульте, чтобы дать модулю команду на стыковку.

Шлюз «Рассвета» приближался. Лазарев видел его на чёрно-белом экране. Ровно по центру. Отлично.

– Давай, давай… – повторил он.

Шлюз на камере всё больше и больше, и теперь надо выключить все двигатели и сбавить скорость. Теперь от него ничего не зависит.