Стелла состроила свирепую и смешную гримаску, подняла кулачки и картинно воскликнула, словно передразнивая разом весь человеческий род:

— Что? Любить ближнего? Отлично, принято! А ну, кто тут ближнего не любит?! Или сюда, вот тебе, вот, вот!

Она засмеялась.

— Основа взаимоотношений между всеми вашими социумами — система идентификации "свой — чужой", и если свой — то ему все можно простить, на все закрыть глаза, а если чужой, так пусть он хоть трижды святой, все равно — гад, враг и ничтожество. Как сформировали несколько тысяч лет назад социальную психологию родоплеменных ценностей, так и живете в ее системе. Те из вас, которые поумнее, уже давно научились этим манипулировать, в самых разных масштабах, от мелких хулиганских шаек до целых стран и народов. Ну и наши оппоненты тоже не отстают. А ты им веришь. Мы-то с элохим поспорим, да и разойдемся, а вот ты себе жизнь искалечишь. Ну так как, может быть, перестанешь упрямиться?

— Мне нужно подумать, — ответил я. — Передохнуть денька два, обмозговать все. Давай созвонимся как-нибудь на недельке.

Стелла махнула рукой и сказала:

— Боб, твоя очередь.

Он развернулся и исчез в темном углу за столом. Гулко загремел ключ, скрипнула тяжелая дверца сейфа. Послышалась какая-то возня, и через минуту он снова воздвигся передо мной и развернул на столе увесистый сверток из толстой брезентовой ткани защитного цвета. В кармашках недобро поблескивали металлом тревожного вида предметы, похожие на инструменты средневекового стоматолога. Боб принялся извлекать их один за одним, приговаривая:

– "Звездочка", "Морской окунь", "Римская Свеча", "Стигматы", "Каменный мешок"… Ну, с чего начнем?

— Не знаю, — с сомнением отозвался я. — Глаза разбегаются. Я, знаете ли, в вашем заведении впервые, может, что-то порекомендуете?

— Сам напросился, — сказал Боб, выбрал из лежащих на столе предметов один, похожий на зазубренный наконечник стрелы, и с силой вонзил в папку с моим именем…

Мама в детстве часто ругала меня за упрямство. Папа, наоборот, одобрял, говорил, что у меня есть характер, хотя сам то и дело пытался исправить этот характер армейским ремнем. А мама считала, что это и не характер вовсе, а глупость, если человек себе во вред лезет на рожон только потому, что не хочет уступить. А я не любил уступать, а на рожон лезть как раз-таки всегда предпочитал, особенно, если на меня начинали давить. Тогда я готов был стоять до конца, до кровавых соплей, до злых слез, но не сдаться и не уступить. На "Римской свече" я забыл про ядерную угрозу для человечества, в "Каменном мешке" осталась верность данным словам и обещаниям, "Звездочка" заставила вспомнить несчастного Борю Рубинчика, для которого прыжок вниз головой из окна стал желанным и единственным выходом, а после "Морского окуня", едва перестала хлестать изо рта, носа, ушей и вытаращенных, как у рыбы, глаз едкая и густая соленая вода, у меня осталось только остервенелое, яростное упрямство, которое я подкреплял, как мог, то ругаясь в голос по-черному, то выкрикивая одну за одной военные песни — вот вам культ воинской доблести предков, твари! Нам нужна одна победа! Врагу не сдается наш гордый "Варяг"! Ты верен был своей мечте! Белла, чао, белла, чао, белла чао, чао, чао!!!