— Это как посмотреть, — буркнул Боб.

— Без разрешения или приказа — не можем, — строго сказала Стелла. — Но, видишь ли, нам это и без нужды. Я — мадиах. Ты знаешь, что это значит?

Я не знал.

— Испытатель, — пояснила она. — Моя основная специальность — проверять на устойчивость ценностные и волевые установки перед воздействием разного рода психофизических импульсов. Конечно, индивидуальной работой я уже давно не занималась, но для тебя, пожалуй, сделаю исключение.

Стелла задумчиво прикоснулась к клавишам печатной машинки, словно музыкант, подбирающий гамму.

— Тебя настоящего — всего вот столечко, — она сложила большой и указательный пальцы в кружочек и посмотрела через него на меня. — И эта малость помещена в тело, почти полностью управляемое мозгом, а тот, в свою очередь, генерирует в ответ на внешние раздражители выработку гормональной химии, что рождает иногда совершенно неконтролируемые реакции. То, насколько человек может их обуздать, зависит от силы его воли, укрепляемой внутренними ценностными установками, а ведь именно их состоятельность я и должна проверять, верно? Так что кости тебе ломать нет никакой необходимости. Оформлю задним числом индивидуальное тестирование, настроюсь на токи твоего мозга, ну а если ты вдруг, например, сойдешь с ума в результате — что ж, такое тоже бывает. Но может быть, не будем доводить до крайности? Лично мне бы не хотелось вот так продолжать наше едва начавшееся знакомство. Где Ильинский и Яна?

Я промолчал.

Стелла сокрушенно покачала головой положила пальцы на клавиши и отбарабанила короткую железную дробь.

Бывают явления, для которых не подобрать слов — и тогда мы пытаемся дать описание от противного, говоря о том, чем оно не является, словно обозначая пунктирными точками его границы. То, что случилось, едва смолк лязг пишущей машинки Иф Штеллай, не было ни квинтэссенцией всего самого страшного, что только могло измыслить мое воображение, ни внезапным переживанием забытого ужаса новорожденного, извергнутого в неизвестность из материнского лона; в этом не было ни мысли, ни образа, ни ощущения, ни чувства, ни воспоминания — только совершенный абсолют темного животного ужаса, раскрывшегося в вечность мгновения перед неизбежной и окончательной смертью.

Невозможно подняться вместе со стулом, если руки стянуты сзади наручниками вокруг спинки — но мне это почти удалось, во всяком случае, настолько, чтобы упасть вперед и врезаться головой в бугристый и твердый, будто живая сталь, живот Боба. Тому стоило некоторых усилий усадить меня обратно и удержать, прижимая за плечи огромными мощными лапищами — но в этот момент зазвенела каретка и все кончилось.