Вершите Революцию муравьев!

Жюли закодировала замок и спустилась по веревке в тот самый овраг, в который когда-то свалилась.

Она оцарапалась о колючие кусты и папоротники.

Она нашла грязную яму и туннель, уходивший в глубь холма.

Она пролезла в него на четвереньках и, точно сапер, закладывающий мину замедленного действия, оставила чемоданчик точно там, где его нашла.

Революция муравьев снова полыхнет где-нибудь в другом месте и в другое время. Однажды кто-нибудь, как она, наткнется на чемоданчик и задумает свою собственную Революцию муравьев.

Жюли выбралась из грязного туннеля и, цепляясь за веревку, взобралась вверх по склону. Она знала обратную дорогу.

Она уткнулась головой в известняковую скалу, нависавшую над оврагом, и задела ласку, которая, пустившись наутек, задела птицу, которая задела слизняка, который потревожил муравья в тот самый миг, когда он обгрызал листик.

Жюли вздохнула, и в ее мозг устремился целый сонм всевозможной информации. В лесу таилось столько богатств! Девушке со светло-серыми глазами не нужны были антенны-усики, чтобы почувствовать душу леса. Чтобы проникнуть в чужой разум, достаточно этого захотеть.

У ласки ум был гибкий, весь в извилинах и острых зубчиках. Ласка умела перемещаться в трех измерениях, прекрасно вписываясь в окружающую среду.

Жюли сосредоточилась на разуме птицы – и вдруг испытала радость полета. Она взирала на мир с такой высотищи! У птицы ум был устроен невероятно сложно.

У слизняка ум был безмятежный. Ни малейшего страха – небольшая доля любопытства и некоторая беспомощность при виде того, что находится у него на пути. Слизняк помышлял лишь о том, чтобы что-нибудь съесть и уползти восвояси.

Муравей уже куда-то подевался; Жюли не стала его искать. Зато листик остался на прежнем месте, и она почувствовала то, что ощущал листик: удовольствие находиться на свету. И бесконечно трудиться – вырабатывать фотосинтез. Листик мнил себя необычайно активным.

Следом за тем Жюли попробовала вступить в контакт с холмом. Это был холодный ум. Неповоротливый. Древний. Холм не осознавал недавнее прошлое. В историческом плане он застрял где-то между пермским и юрским периодами. Он помнил, как образовывались ледники и откладывались осадочные породы. Жизнь, проистекавшая у него на горбу, его не интересовала. Только высокие папоротники да деревья были его старинными друзьями. А люди, так они умирали, едва появившись на свет, – слишком коротка была их жизнь. Млекопитающие для него были все равно что ничтожные метеоры. Они состаривались и угасали, не успев родиться.