<А она флиртовала в ответ, – продолжал Искандр. – Когда закончится переворот, тебе стоит что-нибудь сделать на сей счет>.

* * *

Махит уже писала стихи на тейкскалаанском: писала в одиночестве в своей капсуле на Лселе, черкала в блокнотах в семнадцать лет, притворялась, будто может подражать Псевдо-Тринадцать Реке, или Один Аэростату, или любому другому великому поэту; облекала свои несформировавшиеся мысли в слова на языке, чужом для нее дважды: она была слишком варваркой и была слишком юной. Теперь, склонив голову рядом с Три Саргассю, подсчитывая слоги и аккуратно выбирая классические аллюзии для первого плана, она думала: «Поэзия – для отчаянных и для тех, кто уже вырос и им есть что сказать».

Вырос – или пережил достаточно непостижимых событий. Возможно, она уже взрослая для поэзии: внутри нее три жизни и одна смерть. Если не остерегалась, она вспоминала эту смерть слишком хорошо, и дыхание становилось реже и реже, пока она не напоминала Искандру, что он не умирает и не имеет власти над ее автономной нервной системой.

А Три Саргасс сочиняла вирши так, будто носила скроенный на заказ костюм: умела показать процесс в интересном свете, а он, в свою очередь, показывал в интересном свете ее. Ее мысленная библиотека глифов и аллюзий поражала, и Махит завидовала жестокой завистью: если бы она здесь выросла, провела всю жизнь внутри этой культуры, тоже смогла бы за считаные минуты делать из обычных фраз резонирующие.

Стих получился недлинным. Он и не мог быть длинным – он задумывался для того, чтобы быстро нестись по открытым трансляциям, чтобы его было легко цитировать и понимать: легко понимать как простому народу, так и в более утонченной и завуалированной манере – Девятнадцать Тесло и ее персоналу. Махит начала с образа, который Пять Агат не могла не узнать: Пять Агат это пережила. И Пять Агат – умная, верная и подкованная в истолкованиях – поймет, в каком Махит на самом деле отчаянии, и расскажет эзуазуакату все.

Два Картограф с матерью, на рассвете в библиотеке, за игрой с картой звездной системы. Первый сигнал: «Ты меня знаешь, Пять Агат: я – Махит Дзмаре, я знаю о твоей любви к сыну и к госпоже». Второй: «Я в опасности, и эта опасность исходит от Тридцать Шпорника – цветы, лиловая пена».

«Туман войны» почти и не отсылка. Скорее неизбежная и разворачивающаяся за окнами истина, а кроме того, это ложилось в размер Три Саргасс.