<Нет, – сказал Искандр, причем целиком ее Искандр – с его легкой, живой, горькой веселостью. – Особенно после того, как мы пробрались через бунт>.

– Так, – сказала Три Саргасс, и Махит посмотрела на нее, поддерживая на лице идеально тейкскалаанскую нейтральную маску, стараясь не показывать, как раньше, насколько ей нужна поддержка посредницы.

Три Саргасс развела руками – слабый, беспомощный жест.

– Я попрошу встречи лично с министром информации – а она, несомненно, сейчас занята как никогда, так что мы договариваемся о времени приема и обещаем потом к нему вернуться. – Она поднялась на ноги. – Никуда не уходите. Центральная стойка дальше по коридору, на этом этаже, я обернусь за пять минут.

Невероятно прозрачная уловка. Но прозрачность уже играла им на руку; у прозрачности как будто имелась собственная гравитация, когда ее помещали в контекст чрезмерной тейкскалаанской преданности сюжету. Она изгибала свет. Махит кивнула, сказала:

– Попробуй, – и прибавила: – И не волнуйся, что мы куда-то уйдем. Куда мы денемся?

Двенадцать Азалия и Искандр рассмеялись – одновременное жутковатое эхо, – и Три Саргасс ушла, выскользнула за дверь, как семя-челнок, отстреленный с борта крейсера.

Они ждали. Без посредницы Махит чувствовала себя голой, одинокой. Все более и более уязвимой, чем дольше ее не было, – особенно когда ожидание растянулось от двух минут до пяти, десяти. В конце концов она уже не чувствовала почти ничего, кроме низкого и тревожного гула своего сердца, тяжело давившего между арками ребер. Периферийная невропатия по большей части пропала – разве что изредка проблеск в кончиках пальцев, и Махит подозревала, что это навсегда. И сама не знала, что по этому поводу чувствует. Пока что она еще может держать стилус, даже если не всегда чувствует его вес. Если станет еще хуже…

Все потом.

Когда дверь в конференц-зал открылась и вошла Три Саргасс, напряжение выплеснулось как с пинком – а потом Махит увидела, что она не одна и человек рядом с ней вовсе не в бело-оранжевой форме министерства информации, а с приколотым к воротнику темно-синего мундира букетиком фиолетовых цветов. Свежих – живые цветы, срезанные сегодня. Когда сторонники Тридцать Шпорника приходили с цветами на поэтический конкурс, они были поветрием, развлечением, тейкскалаанским политическим сигналом по каналам символики. Когда их носили на улице, то показывали сторону, за которую воюют. А здесь это выглядело знаком различия или верности партии.

– Садись, – сказал новоприбывший Три Саргасс и толкнул ее. Махит уже наполовину вскочила из кресла, рассерженная, набирала воздух, чтобы его осадить, – но Три Саргасс села, как велено. Она побагровела, злилась, но попросила жестом успокоиться, и Махит подчинилась.