— Очаровательно. Лезь в седло. Ошеломим врага кавалерийской атакой.

Затянутые туманом снизу и освещенные луной сверху Могильники и сами по себе выглядели достаточно зловеще, но для пущего колориту в глубине массива могильных плит туман подсвечивался озерцом маленьких огоньков. Оттуда доносился тихий мерный речитатив не то молитвы, не то камлания.

Лайса покинула мою спину, и дальше мы тихо пошли рядом. Фонарик не включали, рассеянного туманом лунного света вполне хватало.

На массивном каменном надгробье стоят десятки зажженных свечей, создавая трепещущий ореол оранжевого тумана вокруг. В нем смутными черными силуэтами — дети. Их лиц не разглядеть, они молчат и не двигаются, слушают не по-детски внимательно.

— …И сказал Он: нет жалости к вам и да не будет жалости в вас. Обретут силу бессильные под рукой его, обретут свободу и достоинство. Никто из вас боле не будет один, никто из вас не будет учтен и сосчитан, никто не будет принужден и обманут. Иные хотят странного, иные хотят вашего, иные хотят всего. Но вы — дети Его и воинство Его, и нет жалости в вас…

— Что это за хер с горы? — прошептал я на ухо Лайсе, разглядывая оратора.

Высокий, худой, как из палок составленный, на голове как будто грязное мочало, лицо выглядит как посмертная маска строительного бульдозера, в глазах то ли отражаются свечи, то ли тараканы в его башке танцуют у костра.

— Маржак, — так же тихо ответила Лайса.

Точно, я же в клубе его видел. С этой… как ее… Сумерлой. По нему тогда нельзя было сказать, что он говорящий, а поди ж ты, как излагает!

— …ничьи дети, порождения праздного ума и бессмысленной тоски, пусты в середине своей, но сладка сила, наполняющая эту пустоту. Сок тайных желаний, нектар несбыточной мечты и терпкие слезы одиночества. Сила, отданная за любовь — и любовь, преданная за спокойствие. Отдайте это Ему — и день станет ближе.

— Отдаем Ему! — сказал кто-то из толпы.