— Куда ты, Катерина?

— Сиди здесь. Или уходи. Все равно. Нет… лучше сиди. Не смей за мной ехать, ты понял?

Я дал ей выйти и услыхал стоны бамбукового лифта. Я не боялся, не испытывал стыда и не радовался. Подошел к кровати, плюхнулся и заснул сразу же, и спал крепко.

Дорога рывками ползла под колесо, исчезала с хрустом. На высоте перевала не хватало воздуха ни мне, ни мотору.

— Вылезайте.

— Опять?

— Давайте, нечего рассиживаться.

Оран вылез без возражений и тут же стал пытаться раскурить сигару. Гнездович выпихал свои полтораста кило, отдуваясь. Катерина осталась в машине. Мне в зеркальце были видны ее пальцы, сжимающие шоколадку. Даже смотреть тошно. «Сюизе» полегчало, мы медленно поползли вперед. Художник и лекарь топали следом, Гнездович оживленно черкал ладонью по своим волосатеньким предплечьям: все расписывал ойлянину совершенство его будущих новых конечностей кахамаркской выделки.

Итак, мы все тащились в Кахамарку, как и было предписано. Оран — вроде бы за новыми руками, Лео Гнездович — как сопроводитель, и заодно он обещал показать Катерину кому-то из знакомых инкских светил, поскольку она молчала. Просто отсутствовала, грызла свои батончики, пила горную воду, ни с кем не говорила и ничего не замечала, по-моему. Гутан привез ее накануне отъезда, но ни словом со мной с тех пор не обмолвился.

Путешествие наше было скучное. Никакого божественного, вдохновенного, осиянного удачей устремления… Я и раньше имел привычку сомневаться в себе — не до соплей и желчи, а так, в меру… Только теперь это альтер эго отделилось совершенно; ему одновременно было и на все наплевать, и он испытывал скверный страх за свою шкуру, и строил отчаянные планы — как бы вывернуться… Тут же и я сам вел машину по альтиплано, зевал от нехватки кислорода, предъявлял таможенникам на Кахамарском КПП бумаги, петлял по улочкам в поисках дома Атальпы… И все время между нами, между усталым телом и замороченным духом, тянулась, пружинила и звенела почти видимая струна.

Атальпа предложил гостеприимство нам троим: Гутану и Катерине тоже. Гнездовича прямо на КПП встречал накрахмаленный и отутюженный монсеньер Очеретти. Гнездович сделал вид, что изумлен… тряс Гутанову клешню и обещал прийти завтра же для составления ему протекции в Институте. Поэтому я и повез всех к Атальпе. Атальпа, прозванный Кузей, был человечек невинный, книгопродавец (никакого следа духовного, бухгалтерскими и таможенными справочниками торговал) и большой любитель инкской бани. Там и познакомились, когда я натурализовался в регионе. «Кузя» — потому что он себя величал «кузеном императора», из-за какой-то там троюродной бабки, отдавшейся в некое давнее полнолуние папе нынешнего императора в дворцовых садах… Пока я жил в Кахамарке, мы регулярно встречались в банях, болтали. То да се… разные мелкие услуги… Он так усиленно приглашал останавливаться именно у него, если опять случится бывать здесь… я уж заподозрил определенные наклонности. Однако дело было в его супруге. Женился он на ней по наследству от старшего брата, воздухоплавателя, после его гибели в небе над Куско. Брат, в свою очередь, женился по долгу (папаша ставил на местный футбольный клуб против патагонцев, патриот). Мадам Атальпа была, во-первых, жрица, хранила дома священный огонь и ежедневно подносила его в храме. Во-вторых, она была тоща, как храмовый барельеф, и жестокосердна, как гранитный алтарь. Княжеское происхождение обоих мужей было ей ни во что, и на попытку утвердить себя кузеном императора даже и при мне она отвечала: «Твоя бабка шлюха, а меня лишил невинности сам господин Киче!» На это возразить Кузе было нечего. Так он и жил, страшась жениных богов, священного огня и господина Киче. Однако запретить ему принимать гостей она не могла, согласно Древнему праву, и поэтому Кузя был чрезвычайно доволен. Он отвел каждому по комнате, демонстративно при супруге взял у меня деньги и тут же, за дверью, их вернул обратно, завернув в имперскую «леопарду». Естественно, Кузе и в голову не приходило интересоваться, зачем и как надолго вселились к нему трое благодетелей. Тут все сложилось удачно.