Дело в том, что собачьи шкуры для своей знаменитой дохи Мироныч добыл у знакомого собачника в обмен за какую-то услугу, оказанную Миронычем данному собачнику в доисторические времена. А доху шил скорняк, тоже старинный знакомый Мироныча и тоже в обмен за услугу, оказанную тем же Миронычем. В общем, доха получилась на славу и смердела так, что любо-дорого, а в избе Сакурова стоял невыносимый смрад, хотя Мироныч пришёл без дохи. Но никому до этого смрада не было никакого дела, поэтому маялся один Сакуров. И, пока он маялся, мучимый дополнительной тоской по поводу предстоящей разлуки с хозяйством из-за дел на станции, появился Семёныч.

 Сначала Семёныч обозвал всех пехотой, а потом с помпой выставил на стол остатки банкета в виде трёхсот граммов какого-то заморского бухла в пластике и бумажного пакета с обгрызенными копчёными свиными ребрышками.

 Выставив, Семёныч обругал Сакурова дураком за то, что тот не участвует в пьяном безобразии, затем съел половину остатков своего бесславно прерванного банкета по случаю несостоявшегося бракосочетания в виде ста пятидесяти граммов заморского бухла, и стал рассказывать о том, какой замечательный телевизор он купил в Москве и привёз в деревню.

 Короче говоря, скоро пьющая компания, взяв на всякий случай сто долларов из сильно похудевшей кассы Сакурова, перекочевала к Семёнычу. А Константин Матвеевич, чуть не плача от злости, побежал на Жоркину работу подбрасывать уголь в две печки. Перед тем, как отбыть на станцию, Сакуров забил двухсотыми гвоздями двери в сараи, где у него кантовались поросята, коза и куры.

 Быстро справиться со служебными обязанностями на этот раз у Сакурова не получилось. Обе печки катастрофически гасли, персонал грозил пожаловаться за холод в служебных помещениях начальству, а начальство и так кидало на Сакурова сальные взгляды. А ему это было надо? Ну, в смысле давать толстой похотливой бабе лишний повод тягать к себе в кабинет, где может легко выясниться, что Сакуров никакой не грузин, а обыкновенный русак со смуглой рожей, предрасположенный к философским отношениям со слабым полом и ранней импотенции.

 Какая собака пустила слух о том, что Сакуров грузин, он не знал. А что касается ранней импотенции, то он не то чтобы да, но точно знал, что на начальницу её – импотенции – у него не хватит. Что же касается нормальных половых эмоций по отношению к нормальным женщинам, или хотя бы к таким, которые тяжелее трёх пудов, но не более шести, то Сакурову было как то не до них. Ну, в смысле не до вышеупомянутых эмоций. Во-первых, он ещё не совсем оклемался после потери семьи. Во-вторых, не позволял график, под завязку набитый всякими такими мероприятиями, после которых лишь бы на кровать залезть. При этом вариант с восхождением после трудов праведных до упада сначала на кровать, а потом на бабу, совершенно исключался. Даже если бы данная условная баба имела приемлемые стати (больше трёх, но меньше шести пудов) или даже походила фигурой на Кристину Орбакайте, а лицом – на Мэрилин Монро. Или тем и другим на Джину Лоллобриджиду. А какие, к чёрту, стати, у пятидесятилетней начальницы станции, которая, тем не менее, считала себя неотразимой, потому что ни одна подведомственная ей собака мужского пола перечить начальнице не смела. Особенно учитывая такие передовые явления, порождённые российскими демократами, как инфляция, безработица и примитивное кидалово в смысле невыплаты заработных плат и даже пенсий.