Делегаты застыли в робкой надежде на мордобой. Лисицын забыл, чему улыбался. На его коленях лежал план подъёма экономики в трёх частях, с ссылками и запутанным комментарием. Документ был подписан доктором Миллером из Института Европы.

— Вот гонит, чмо, — с удовольствием нашёптывал Гутэнтак. — Но мы этой петушине покажем. Пацан сказал — пацан сделал. Я отвечаю. Держи выкидуху. Загонишь ему нож под ребро?

Сосед не выдержал, поднялся и рванул к выходу. В проходе наступил на ярко-оранжевый фантик.

Гутэнтак с сожалением посмотрел ему вслед, вполшёпота насвистывая Бетховена. Наконец-то получилось.

Валентина Мохнюкова разревелась.

— Не трогайте его, — просила она. — Мальчик не виноват.

Она многое переосмыслила, всерьёз хотела приласкать: бедный мальчик, пятое-тридевятое…

— Вот именно, — подтвердил А. Я. Померанц, продолжая совершать поступок.

— Он исправится, — зевнул глава крестьянского профсоюза, старательно извлекая из волос перхоть. — Пожалейте соплю зелёную, чего уж там.

По рядам пронёсся сбивчивый говорок. В дальнем углу поднялся усатый Фальк.

— Не устраивайте здесь политическую Голгофу! — призвал этот по-своему замечательный человек.

— А я что говорю? — встрепенулся краснобучинский Серохвост. — Я как все, я против насилия.

В зале запахло братоубийственным разговором.

— Bay! — закричал моложавый хрен с лицом бывалого комсомольца. — Окучь зюзю! Свободу слова — надыть!

— Я тебе окучу, — сказал Лисицын. — Я тебе устрою Гоморру. Ты слышал, кто я? Знаешь, с кем я водку-то пил?

— Неужели вы не понимаете юмора? — спросил моложавый. — В ваши-то годы на людей кричать?

— Цыц, — печально сказал Лисицын. — В мои годы жизнь только начинается.

Он снова забыл о чём-то необычайно важном.

На заднем ряду тихонько смеялись циничные журналисты.

— Эх, сарафан, пропади оно пропадом, — махнул рукой Гутэнтак, подбираясь к ним. — Эх, удальцы мои, давай водку пить?