Десяток человек молчал. Какая-то массивная тётка истерично захохотала.

— Иди ты на хер, — наконец-то сказал усатенький.

— Пойдём, Миша, пойдём от них: хорошо общение, да спасение души подороже будет, — ныл Гутэнтак, соскочив за стул и потягивая Михаила Шаунова за грязный рукав. — Пойдём, друг ситный, пока ложью не заразились.

Михаил Шаунов смотрел на него с болью и раздражением.

— Простите его, пожалуйста, — сказал он. — Мой друг заболел, всерьёз и надолго. А так он хороший. Вы уж простите нас: любовь и только любовь. Пошли, бедняга, не поминайте лихом.

Гардеробщица шептала вахтёрше:

— Как он этих гадов-то припечатал, а? Всё по совести.

— И не говори, Марья, — согласилась та. — Как есть, так и сказал. А то развелось их.

Гутэнтак развязно хныкал и держат Михаила Шаунова за рукав. Вдвоём они приближались. Гардеробщица и вахтёрша строили им улыбки.

— Вот, ребятки, и курточки тут висят, — умилилась она.

— Держи, старуха, на чай, — весомо сказал Гутэнтак, барским жестом протягивая однокопеечную. — Добавь малёхо и купи старикану презерватив, чтоб сподручней было. Лады, кочерга?

Она моргала, открывала и закрывала рот, а слов пока что не говорила.

— Молись за меня, посудина настрого наказал Гутэнтак, облачаясь в «куртку героя». — Молись, хворостина, а то кто ещё на благое дело копейку даст?

С серьёзными лицами они вышли на крыльцо. Дождь бил по асфальту в пузырящемся апогее.

— Такие ливни смывают грязь с лица мира, — без иронии сказал Михаил Шаунов. — И прошлое с человеческих душ.

Гутэнтак ласково усмехался:

— Вот пробило парня на искупить…

Вдвоём они выбежали под дождь. Шли медленно, стараясь наступать в большие полноводные лужи. Прохожие обходили их стороной.

А через неделю Шаунов зашёл к нему в комнату. Тяжёлые книги громоздились на полках, компьютер спал, на рыжем ковре стояли огромный глобус и шахматная доска.