– Это на самом деле, – произнесла Шрэндер. – Ты мне веришь? – Когда ответа не последовало, она добавила: – Вы можете все это получить.

И пожала плечами, словно признавая, что предложение вышло менее привлекательным, нежели она рассчитывала.

– Все это, если пожелаете. Вы, люди. – Она поразмыслила. – Конечно, фокус тут в том, чтобы отыскать верный путь в обход. – Я вот думаю, – сказала она, – ты хоть понимаешь, насколько к нему близок?

Кэрни дикими глазами глядел в окно.

– А? – выдохнул он. Он не услышал ни слова.

Замельтешили фракталы. Он ринулся прочь из комнаты. Споткнувшись об инкрустированный столик, схватился за него, чтобы удержаться на ногах, и обнаружил, что в руку упали кости Шрэндер. Тут ему показалось, что в комнату изливается его собственная паника, жидкостью столь плотной, что он был вынужден приложить усилия, разворачиваясь и плывя через нее за порог. Руки его работали, как у пловца брассом, а ноги двигались внизу, точно в бесполезном замедленном повторе. Кэрни снова споткнулся, перелетел лестничную площадку и ссыпался по лестнице вне себя от ужаса и экстаза, сжимая в кулаке кости…

* * *

Они снова очутились в его руке, когда он продирался через песчаный тростник высоко в дюнах на Пляже Чудовища. Оглянувшись, он увидел бы коттедж, из окон которого лилось мягкое молочное сияние. Небо было черным, истыканным яркими звездами, а океан, сжатый в клешнях залива, казался серебряным, и, когда волны набегали на берег, над пляжем разносился негромкий шелест. Кэрни, от природы отнюдь не атлет, пробежал, наверное, с милю, а потом Шрэндер настигла его. На сей раз она была куда крупнее, хотя голос сохранил прежний контратенор, придающий ему сходство с голосом монашки или мальчика.

– Разве ты меня не узнал? – прошептала она, затмевая собой звезды. От нее пахло черствым хлебом и мокрой шерстью. – Я с тобой частенько говорила в твоих снах. Теперь, если хочешь, притворись ребенком.

Кэрни упал на колени и уткнулся лицом в песок пляжа, с неожиданной ясностью различив не только отдельные песчинки, но и формы в пространстве меж ними. Такие детализированные и отчетливые, что он на миг снова ощутил себя ребенком. Его пронзило острое чувство потери: утраты себя. «У меня жизни не было, – подумал он. – И на что я ее положил? Вот на это». Он убил несколько десятков человек. Он стакнулся с безумцем для ужасных поступков. Он никогда не имел детей. Он никогда не понимал Анну. Застонав равно от жалости к себе и усилия, с каким отворачивался он от своей Немезиды, Кэрни уткнул лицо в песок и неловко вытянул вперед левую руку, предлагая ей футлярчик с украденными костями.