Холлис приоткрыла дверь, не снимая цепочку, и выглянула в коридор. Там стоял улыбающийся Роберт. С высоты чуть больше половины его роста на Холлис смотрел Гаррет. Она ничего не понимала, пока не открыла дверь, хотя потом не могла вспомнить, как прикрывала ее и как снимала цепочку. Не помнила она и своих слов, только то, что от них Роберт просиял облегчением и еще шире расплылся в улыбке.

– Извини, что не ответил на твой звонок, – сказал Гаррет.

Конголезский фетиш со стуком упал на пол. Широкая спина Роберта исчезла за самозахлопывающейся дверью зеленого коридора.

Гаррет сидел в инвалидном кресле.

Даже не в кресле, поняла Холлис, когда он правой рукой двинул джойстик, а на электрическом трицикле, черном, на пневматических шинах: гибриде швейцарского офисного кресла и дорогой игрушки тридцатых годов. Когда Гаррет на нем переехал через порог, Холлис услышала свой голос: «Господи!»

– Не так страшно, как выглядит, – сказал Гаррет. – Пришлось разыграть карту «я ж инвалид», чтобы уломать твоего швейцара. Отчасти.

Он отцепил от трицикла черную трость, нажал кнопку. Раскрылась квадратная опора на четырех ножках с резиновыми наконечниками.

Опираясь на нее, Гаррет встал, морщась и не наступая на правую ногу.

И тут Холлис обняла его обеими руками, а он ее – одной. Прижалась к нему мокрым от слез лицом.

– Я думала, ты умер.

– Кто тебе такое сказал?

– Никто. Но мне сказали, ты прыгнул с того ужасного здания. И никто не знал, где ты…

– В Мюнхене, когда ты звонила. На близкой встрече с пятью нейрохирургами, тремя немецкими и двумя чешскими. Они пытались вернуть ноге чувствительность. Поэтому и не перезвонил. Мне не давали телефон.

– Операция помогла?

– Нога болит, – ответил Гаррет.

– Бедный!

– Вообще-то, в данном случае это хорошо. Может, закроешь дверь?

– Не хочу тебя отпускать.

– Лучше за закрытой дверью. – Он погладил ее по копчику.

Пока Холлис запирала дверь на цепочку, Гаррет спросил: