Дева, скромно пунцовея, выступая, будто пава, ретируется к постели, где, укрыв шелками стан, подоткнув под бок подушку, улыбается лукаво и чарующим контральто говорит:

— Кароч, братан. Раз уж ты пришел незваным, подло ткнул мизерикордом, обломал меня с чернявой и лишил добра в штанах, то послушай-ка в отместку быль о том, за коим чертом бонвиван, кутила, витязь стал теперь девчонкой нах.

Я — царевна Беловодья, ангелочек, хохотунья. Мной с пеленок любовались, мной гордился царь-отец, но, как водится, однажды уязвил монарх колдунью.

Дальше все по экспоненте: гнев, проклятие, пиздец.

В одночасье солнце скрылось, Беловодье стало серым, ведьма плюнула в ладони и прошамкала, кряхтя:

— Пятьдесят градаций скверны, пятьдесят оттенков серы, пятьдесят крушений веры ты изведаешь, дитя! Весь твой мир сгниет и сгинет, превратится в бестиарий. Беловодье станет топью, Уродбургом — Китеж-град. Все, кто дорог, воплотятся в гребаных рогатых тварей. Жизнь предстанет чередою злоключений и утрат. Ты же в теле коемрази, волосатого урода с огроменными рогами, но некрупным черенком, будешь портить людям нервы все сильнее год от года, изъясняясь, блин, не прозой, а стихами с матерком!

Утомила ведьма каркать. Я, уже на треть уродец, подняла отцовский скипетр и втащила ей в пятак. Примотала камень к шее да спровадила в колодец.

Говорят, не тонут ведьмы? Ведьмы тонут только так!

В сказках искренние чувства исцеляют страшных бестий. С этой верой безыскусной, а на практике — плохой, я отправился по свету, где изведал столько бедствий, что иллюзии и грезы стали тленом и трухой.

В пень похерив пилигримство, гуманизм отправив в топку, начал я кошмарить бизнес, портить девок без стыда и, в конце концов, нагрянул в вашу сраную Европку, где однажды зародилась и твоя ко мне вражда.

Где, заметь, брехня из сказок плотью обросла и кожей (хоть, конечно, будто гомик, и подкралась со спины). Хоть похабно, через жопу, но сбылась же!

И, похоже, сказки пусть и лгут безбожно, но намеки в них верны.

***

Тут прекрасная царевна закругляется с отчетом, из шатра выходит в поле, там седлает помело и со свистом улетает в Бело-где-там? Бело-че-там? — рыцарю от этих «бело-» ни прохладно, ни тепло.

Он лишился давней цели и уперся в сверхзадачу, в парадокс, вопрос вопросов, в когнитивный диссонанс: если ненависть врачует, если зло несет удачу, то добро накрылось тазом, а за ним и Ренессанс?

Все закрутится обратно: время, ценности, законы, вместо века Просвещенья — снова Темные века?

Вместо прелести — уродство, вместо космоса — иконы, прославление лентяя, восхваленье дурака?