А между тем среди сабинян имелся некто по имени Корд. И вот явился он однажды, уже на старости лет, в дом похитителя своей дочки и обратился к тому с такими словами:

— Ты, беспутный римлянин! Мало того что ты украл у меня мою единственную дочь и тем лишил меня опоры в преклонных летах! Но ты ни разу не воздал мне почестей, не оказал сыновьего уважения, ни разу ты не прислал мне подарков и денег. Ты даже в дом свой меня ни разу не пригласил, и нет мне здесь места для ночлега. Но ничего, чтобы переночевать у тебя в доме, мне не нужны ни мягкое ложе, ни жесткая циновка. Мне достанет обычного ржавого крюка, а веревка, она у меня всегда с собой!

Посмеялся римлянин над его речами, мол, что возьмешь со старого пня, махнул рукой да и ушел в Сенат заседать. А Цимбр направился…

— Разве Цимбр? Ты же говорил — Корд?

— Ну да. Вот он и направился прямиком на кухню — ну, ты хорошо знаешь эти римские кухни, с дырой в потолке вместо дымохода, с лоснящимися от жира, забрызганными кровью стенами и огромным открытым очагом, над которым под потолком висит балка с железными крюками для копчения рыбы… И вот достает наш Фланк…

— Кто?

— Сабинянин, кто ж еще, веревку и вешается на крюке. Под вечер на кухню являются повара, рабы с вечерним уловом тунца. О Юпитер-громовержец! Крики, шум. Прибегает хозяйка, узнает в висящем отца. Натурально, падает и бьется в истерике. Тут к ужину возвращается наш законодатель. Незадачливого сабинянина вынимают из петли. По наступившему окоченению узнают, что старикан уже спустился в Аид, и призывают шамана из этрусков. Этруски — это тоже местный, но очень древний народ. Все — сплошь шаманы. Тот, разумеется, пожимает плечами, мол, медицина бессильна, и уходит. Вот тут-то покойный открывает глаза, встает и, обращаясь к хозяину дома, говорит: «Зачем ты меня разбудил, мерзавец? Я же предупредил тебя, что для ночлега с меня достанет крюка и веревки. Так ты, зятек дорогой, и крюка на меня, отца матери твоих детей, пожалел? Тьфу и еще раз тьфу на тебя, на весь твой дом и весь род твой, мерзавец!» С тем и удалился.

Происшествие это в скором времени взбудоражило весь Рим, от Капитолийского холма до Бирюзовой гавани, ибо наш Фавст подал в суд на зятя, обвинил того в нарушении семейного кодекса и предал огласке всю эту вопиющую историю с крюком.

Случилось нашему старому Титу проходить базаром, где он был узнан кухаркой зятя. Собралась толпа; шум поднялся небывалый. Одни вопят «позор лгуну!», другие зубоскалят и пальцами тычут: «Эй, Авл, покажи-ка нам, как спать с помощью крюка и веревки!» Третьи ничего не кричат, но швыряют в него несвежими плодами нагуайи и зелеными помидорами.