Тень улыбки тронула сухие губы.

— Шуткуешь над старухой? Я уж своё отшутила.

Сердито швыряю грушу тонометра. Шестьдесят на двадцать. Остатки сердца работать отказываются категорически. Молча показываю своей начальнице опущенный большой палец. Мышка перескакивает на секунду к водителю — справиться, далеко ли ещё. С безрадостным видом перелезает обратно.

— Молчи уж лучше, молчи, — тихо произносит больная, — я и так всё знаю.

Рат устроилась на краю носилок, проверила, хорошо ли держится капельница в канюле катетера, открыла её зажим, ускорив введение раствора. Тихо гладит маленькой лапкой высохшую старушечью руку, перевитую узловатыми сплетениями выступающих вен.

— Бабушка, милая, ты уж помирать обожди, пожалуйста. Нам бы тебя до больницы довезти, там, глядишь, помогут. Ну сама подумай — для чего тебе на тот свет? Да и нам неприятностей много будет.

Не врёт, кстати. Человек может помереть где угодно — от собственной постели до лужи под забором. Он имеет право быть залеченным докторами стационара, зарезанным в пьяной драке, сбитым поездом. Ему никто не запрещает утонуть, отравиться, захлебнуться собственной блевотиной. Но если его душа отправится на небесный сортировочный пункт, расставшись с телом в транспорте «Скорой помощи», бригаду замучают.

На полсуток обеспечено торчание в полицейском участке — осмотр места происшествия (то бишь машины), протокол, дача многочисленных объяснений. Затем разбор случая у себя на базе — со старшим врачом, на утренней конференции, в кабинете у зама по лечебной части. После проведения судмедэкспертизы всё повторится по новой. А уж в «надлежащих выводах» администрации не извольте сомневаться. Похоже, если просто злоумышленно зарезать человека — нервы мотать гораздо меньше станут.

Сорок на ноль. Почему больная ещё в сознании — загадка. Такого, по идее, быть не должно. Люси продолжает поглаживать руку старушки, тихо ей о чём-то говоря. Та делает еле уловимые движения подбородком — намёк на согласие. Выражение землисто-бледного лица спокойно. Она уже подошла к черте. Почти неслышно отвечает мышке:

— Дочка, ты такая добрая. Я не хочу тебе плохого. Я подожду немного, чтоб тебе из-за меня не страдать.

Последние километры я просидел как на иголках, не отпуская бабулькино запястье, на котором почти не определялось нитевидное дрожание пульса. Вездеход лихо влетел во двор и развернулся, скрипя тормозами на всю округу. Патрик высыпался из машины и бегом припустил за больничной каталкой. С грохотом мы ворвались в приёмный покой. Люси заполнила сопроводительный лист с фантастической быстротой и забегала по столу, докладывая бригаде отделения кардиореанимации положение дел. Те, выслушав её, поспешили к старушке.