Он почувствовал, как она чуть напряглась.

— Это было игрой, дерзкой игрой. В Европе встречалось много интересных людей… и в Париже, и во Флоренции, и в Милане. А потом я отправилась в Рим и влюбилась в прекрасного итальянца. Революционера, очень мудрого и решительного, и старше меня. Ему было по меньшей мере лет тридцать. Отец его был революционером, а дед — коммунистом, и сражался с фашистами в Сопротивлении.

— И поэтому ты тоже стала революционеркой.

— Не подражая ему, — сказала Бхаджат. — Я не повторяю других просто потому, что они мужчины, а я всего лишь женщина. Отец хотел бы, чтобы я вела себя именно так, но я — не украшение для какого-нибудь мужчины.

— Конечно нет.

— Джованни учил меня — он показал мне, какая я была избалованная, в каком убожестве живут бедняки. Он открыл мне глаза.

— Поэтому ты присоединилась к нему в его борьбе.

— Да. Но для меня это все-таки была игра. Я была Шахерезадой. Думается, я хотела, чтобы отец узнал про меня.

— Но теперь это больше не игра.

— Да, больше не игра. — И она рассказала ему о Дэннисе, о том, как архитектора убили по приказу ее отца… из-за нее.

— Поэтому теперь я уничтожу все, что смогу, из созданного им, — голос ее сделался холодным и твердым, как сталь. — Все.

— Включая себя?

— Это не имеет значения. Мне все равно.

— Но мне не все равно, — возразил Дэвид. Затем он вдруг понял. — Прошлой ночью… в Новом Орлеане… ты ведь думала о нем, о том архитекторе, так?

— Да, — едва слышно ответила она.

— Ты по-прежнему любишь его?

— Да.

— Но он умер, — сказал Дэвид. — Нельзя провести всю свою жизнь среди мертвых. Твое место с живыми; ты чересчур чудесная, чтобы выбрасывать свою жизнь.

Она повернулась к нему и мягко коснулась ладонью его щеки.

— Ты очень добрый Дэвид. Тебе не место здесь, в этой крови и грязи. Тебе следует вернуться на твой «Остров номер 1».