— Конечно, нет. — Ласковая улыбка. — Для тебя. Для тебя, Олежка, во мне воплощалась немалая часть мира. Ты себе этого мира без меня не представлял. Я сама не знала тогда, кто я, зачем, для чего. А ты знал, что я для тебя. И не дал мне уйти. Так что, пока ты живешь, я живу тоже. Не спрашивай, где. Я и сама не знаю. Но, как видишь, живу, меняюсь, взрослею. Умнею, может быть? Я стала умнее?

— Ты стала ехидней.

— И это я слышу вместо искреннего раскаяния от человека, который меня буквально разрезал живьем на кусочки… — Она вдруг осеклась, прикусила губу. — Извини.

— Ты первая жертва, которая передо мной извиняется, — хмыкнул Зверь.

— Правда, Олег, извини. На самом деле я мертвая и на жизнь смотрю немного по-своему. То, как ты убил меня, не имеет значения. И даже то, что ты убил, не важно. Я не знаю, кем бы стала. Но то, что есть сейчас, мне нравится. Боюсь, остальные твои… как ты говоришь, жертвы, не могут сказать того же самого. Но со мной получилось то, что получилось. Хотя ты, конечно, предпочел бы некую призрачно-идеальную женщину, да? Вместо вполне живой ехидны?

— Я предпочел бы не убивать тебя.

— Это дело прошлое. Скажи, ты согласился бы сейчас начать все заново и не убивать меня и никого больше?

— Какая разница?

— Мне понравилась мысль об исповеди. Он ухмыльнулся:

— Мне исповедоваться не положено. Я не той конфессии.

— Ты знаешь, почему там, в лесу, во время пожара, мог слышать только мой голос, а сейчас и слышишь меня, и видишь… — она освободила руку, снова провела ладонью по его лицу, — и осязаешь?

— Сообщающиеся сосуды. — Зверь едва не мурлыкал под ее пальцами, — Ты мертвая, я — почти мертвый. В пожаре у меня было больше шансов выжить. Зачем ты спрашиваешь?

— Тест на сообразительность. Я бы с радостью оставила все, как есть, чтобы побыть с тобой подольше, но ты вот-вот умрешь, а умирать тебе нельзя, я уже говорила.

— Почему?

— От этого всем будет плохо. И тебе, и людям. С тобой живым еще можно уживаться, даже польза от тебя есть, а какие силы высвободит твоя смерть, я просто не представляю.

— Бред. Извини, конечно, но безобиднее покойников только белые мыши. И то не факт. Мыши кусаются.

— Ну, конечно! — Маринка снисходительно кивнула. — Кому, как не тебе, знать толк в мертвых? Я тебя так могу укусить — не то что мыши — крокодилы обзавидуются. Веришь?

Она широко улыбнулась. Демонстративно сверкнула удлинившимися вампирьими клыками:

— Веришь?

— Я в сообщающиеся сосуды верю, — напомнил Зверь, нисколько не впечатленный демонстрацией. — Меня ты, может, и укусишь. А живой человек тебя даже увидеть не может, куда там почувствовать? — Он поморщился. — Не вздыхай так, еще не хватало, чтобы ты во мне разочаровалась. Я не хочу умирать, но у меня в резерве ничего не осталось, так что выбирать не приходится.