Тварь никак не могла надолго отойти от двери. Активное время становилось короче, зато и появлялся «демон» все чаще. Зверь иной раз не успевал прийти в себя. Падал, где стоял. И через какое-то время поднимался с пола в облике чудовища.

Три дня. Пижон разрывался между жалостью и любопытством. Не нужно было медицинского образования, чтобы понять — на создание «демона» у Зверя уходит страшно много сил и энергии. Азамат теряет себя. Но и тварь подыхает потихоньку. Тварь подыхает, а Зверь-то умирает. Потрясающие выйдут кадры — поминутная запись последних дней. Интересно, кем будет Азамат, когда умрет наконец? Собой? Или «демоном»?

На третий день, ближе к вечеру, тварь вновь прилипла к дверям. На сей раз чудовище не тратило время на исследование комнаты. «Демон» проявлялся. Поднимал себя с пола. И начинал исследовать замок.

Это уже не пугало Пижона так, как в первый раз. Понятно, что если дверь заблокирована снаружи, изнутри ее не открыть. Смотреть, однако, было интересно.

Десять минут. Максимум — пятнадцать.

Все. Снова Зверь. Еще десять минут. И опять «демон». И опять тянется к замку. Пальцы скользят по пластику. Глаза бешеные… голодные. Еще бы. Ему ведь жизни нужны. Он выйти хочет, чтобы убивать.

Губы шепчут что-то.

Пижон никак не мог разобрать слов. Микрофон был ни при чем. Качество записи — отменное. Язык незнакомый. Не то бурятский, не то монгольский. Азамат его не знал. Он вообще кроме татарского, русского и английского языков не знает. Разве что немецкий, но самую малость. Откуда что взялось?

Отключится. Очнется. Прилипает к дверям.

Когда замок щелкнул, Пижона в кресле подбросило. Он потом понял, что все, что отснято, — днем случилось. И если до сих пор тревоги не подняли, значит, ничего страшного не произошло. Потом. А тогда от щелчка едва не обмочился

«Демон» на ноги взвился. Ощерился бешено. Взялся было за ручку дверную… и тут его скрутило. Дальше было такое — ни в одном фильме ужасов не увидишь. Не увидишь, потому что фильм — это фильм, а тут самая что ни на есть реальность. Зверь с «демоном» схлестнулся. Да как! Пижон едва не плакал от восторга, от восхищения кадрами бесценными, собой любимым, карьерой блистательной… А Зверь… или «демон»? На ноги поднялся и с размаху о дверь грянулся.

И слезы у Пижона высохли сразу. Потому что сверхпрочный пластик, на пушечный выстрел, между прочим, рассчитанный, прогнулся, как фольга. Ладно не треснул. Угол двери из пазов вырвало, щит дверной перекосило, теперь замок там или не замок, а заклинило все намертво.

Не пошевелить.

Дальше Пижон смотреть не стал. Сразу не стал. Он спать лег от греха подальше. Надеялся, может, утром выяснится, что ему все это во сне привиделось. Да только с утра весь лагерь ни о чем, кроме двери выбитой, и не говорил. А на Гота смотреть было страшно. Будто и вправду командир всерьез задумался, а не прислушаться ли к совету Зверя о том, что стрелять надо в голову.