– Но на эту встречу ко мне волхвы вас все-таки выпустили!

– Великий страх толкает на великие ошибки, – глядя куда-то вдаль, поверх моего капюшона, задумчиво промолвил цар. – Кому только платить за них придется? А?

Теперь он в упор смотрел на меня.

– Надеюсь, не мне? – с поспешным смешком сказала я.

– Вам, – тяжко проронил цар. – Именно.

– Почему это мне платить за чужие ошибки? – вскинулась я.

– Вы ведь все равно пришли в наш мир, чтобы его изменить? Так меняйте. Но знайте, что меняете.

– Да я ничего такого не меняю! – возмутилась я. Цар только молча смотрел на меня, и я вдруг заинтересовалась.

– И что же я меняю? По вашему мнению?

– Тут мое мнение полностью совпадает с волхвовским. Божью волю. Единого христианского Бога, или Тримурти – это не важно. Важно другое. То, в чем я с волхвами расхожусь, а с вами, наоборот, совпадаю.

– И такое есть?

– Есть. Я и вы – мы считаем, что Божья воля ошибочна. Я и вы считаем, что ее надо изменить. Вернее сказать – отменить!

– Это я – то способна отменять Божью волю – с сомнением оглядела я себя – Что-то мало верится… – Но это так. И тут волхвы тоже не ошибаются Не зря они так хотят вам помешать. Помешать во всем, что бы вы ни начинали делать. Даже когда вы зачали сына.

– А Олег-то тут при чем? – ахнула я.

– Мне этого не дано знать. В свои головы волхвы пускают меня не очень охотно. Но я точно знаю, что они пытались Я видел, как волхв Хотен делал из вашего сына такого человека, какого он два десятка лет назад сделал из меня. Мой батюшка, цар Кирилл, польстился на их посулы наделить меня самой сильной волей, какой только возможно, и самой большой способностью знать подданных своих. Батюшка хотел, чтобы я был славнейшим, сильнейшим из рода Телицыных. Он желал, чтоб, если уж не он сам, так хоть я забрал опять в кулак княжескую вольницу. Которая у нас так плодилась и множилась. Чтоб пресек ее, как некогда поступил первый из Телицыных – Амвросий, основатель Вышеграда. Вот и разрешил цар Кирилл волхвам переделать меня еще в утробе матери. И они выполнили обещанное. С лихвой. В лихве все и беды-то…

– А Олег? – непочтительно перебила я цара, который опять собирался пуститься в высокомудрые философские рассуждения. – Когда это ваш Хотен калечил Олега?

– Да вы разве сами того не помните? На второй вашей уединенции. Калечил, калечил, да недокалечил. Вы Хотена самого изувечили так, что он хуже младенца сделался.

– А он успел что-то в Олеге наделать?

– Мне то неведомо. Да и никому, наверно. Сколько чего он успел? Куда вывезет то, что Хотен успел? Кто ж это может теперь знать?