Однако щепками меня все-таки посекло. Одна впилась в бровь, пробив мягкие ткани насквозь, и я весьма правдоподобно повалился на пол балкончика, живописно обливаясь кровью.

Пока я выдирал из кожи здоровенную шершавую занозу, залегши по соседству с обезвреженным ранее мальчуганом-террористом, стрелок освоился с доставшейся ему смертоносной машинкой, перевел огонь на одиночный и принялся гвоздить по дому в непосредственной близости от меня.

Пристрелить гада не было ни малейшей возможности. Балкон был обнесен по всему периметру сплошным волнообразным бортиком, из которого красиво вырастали легкие резные перильца высотой по пояс. Бортик, в очень удачном для меня месте вспучившийся полуметровым возвышением, служил, конечно, превосходным укрытием от головореза, но высунуть сейчас из-за него свой античный нос я не согласился бы ни за какие коврижки.

Мерзавец продолжал обстрел.

Дом содрогался.

Рухнуло целое прясло перил. В полу, почти перед самым моим лицом, как по злому волшебству возникла чудовищная дымящаяся дыра. Увы, не настолько большая, чтобы в нее мог нырнуть плечистый мужик. Осколки свистели все гуще.

А ведь еще несколько секунд, – заметалась паническая мысль, – и этот душегуб размажет меня по стенке. Похоже, не поверил, подлец, в мою кончину. Как бы его обдурить, мерзавца?

В безумной надежде отвлечь внимание стрелка от своей особы я ухватил тельце пацана под мышки, перевернулся на спину, поджал к груди ноги и резким согласованным движением всех четырех конечностей вытолкнул труп вдоль стены.

Дуракам точно везет. Стрелок купился! Огонь перешел в менее опасную для меня вертикаль. Я перекатился через бок, встал на четвереньки и опрометью бросился вперед.

Опомнившийся злодей саданул вдогонку, но было уже поздно. Я кувырком ссыпался по лестнице и шмыгнул в кусты. Лестница за моей стеной перестала существовать. Я вооружился пистолетом и пополз к гранатометчику.

Он прекратил стрелять, затаился и ждал. Когда, по моим расчетам, до супостата остались считанные метры, я вскочил и понесся прямиком на него, выставив руку с пистолетом и наугад паля.

Грохотание Хеклера слилось в один оглушительный рев. Кровь из разодранной брови заливала мне глаз. Я мчался, ломая кусты и вопил, как сумасшедший: На, на, на, сука! На, жри, пидар! На, падаль долбаная!

Он не отвечал. Лежал мордой вниз и скреб волосатыми ручищами по траве. Мясистые ноги его, торчащие из сбившихся широких трусов, расписанных овощами да фруктами, подергивались.

Я как коршун налетел на простреленное во многих местах жирное тело и начал с остервенением пинать, грязно ругаясь. Душу отводил. Остановился лишь тогда, когда пребольно звезданул ногой по гранатомету, торчащему из-под его многоскладчатого брюха. На душе чуток полегчало.