Васька пробовал выглянуть из-за его плеча, но Пинт положил руку на вихрастый затылок:

— Не надо… Не надо, милый…

И тут Васька заплакал. Его тело сотрясалось в рыданиях, билось в руках Пинта, а Оскар приговаривал, не зная, как успокоить мальчика:

— Ну-ну… малыш… — На языке почему-то крутилось «все хорошо», эти слова так и норовили сорваться с губ, и Пинт ужасно на себя злился. Он не мог придумать ничего другого, все силы, все мысли были направлены на то, чтобы не сказать это дурацкое «все хорошо» в тот самый момент, когда ничего не было хорошо. И ничего хорошего уже не будет, он это чувствовал. И, наверное, поэтому он заплакал вместе с Васькой. Пинт отошел в тень раскидистой яблони и плакал вместе с маленьким Баженовым на руках: громко и не стыдясь, словно получил от ребенка разрешение на слезы.

* * *

Анастасия вылезла сама, не обращая внимания на любезно протянутую Тамбовцевым руку. В темноте ее ноги сверкнули молочной белизной, и Тамбовцев отвернулся.

Он обнял ее за плечи, но она мягко и решительно сняла его руки. Подошла к мужу и присела на корточки. Она долго смотрела на Шерифа, словно до нее с трудом доходил смысл случившегося.

Потом погладила его по плечу и что-то тихо сказала.

Тамбовцев не расслышал толком, но ему показалось, она произнесла:

— Ты справился…

Он ожидал слез, причитаний, но вместо этого Анастасия молча взяла ружье и ощупала карманы Шерифа в поисках патронов. Она делала это не методично и сноровисто, как опера в кино обыскивают преступников, но ласково и бережно, как мать ищет грязный платок в карманах сына. Четыре пластиковых бочонка, блестевших латунными донышками. Она умело зарядила ружье и передернула цевье, досылая патрон в патронник.

— Ты чего, Анастасия? — насторожился Тамбовцев.

— Дома сами не горят, — просто ответила она, встала и, не оглядываясь, пошла через двор на улицу.

Тамбовцев какое-то время раздумывал над смыслом услышанного, затем его будто что-то толкнуло, и он мелкой стариковской побежкой устремился следом.

* * *

Микки был на грани отчаяния — еще одна эмоция, насквозь человеческая и ненужная, мешающая довести начатое дело до конца, — когда услышал вой черного пса.

Он с трудом поднялся с пола и вышел на крыльцо. Вой повторился: испуганный и злобный.

Пес не мог достать человека, пока тетрадь была у него в руках. Зато это получится у Микки. Это его предназначение, потому что у всего должно быть свое предназначение, случайностей в мире не бывает.

Он поковылял к кустам. Правая рука безжизненно висела, как плеть. По сути, он стал одноруким. А все из-за гнева, чувства такого же пустого и ненужного, как отчаяние.