Скорцени хлопнул его по спине, и достаточно сильно — тот покачнулся.

— Ха! Я знал, что вы — умный еврей. Я…

Шум в лесу заставил его прерваться. Анелевич быстро сообразил, что это.

— Значит, на нашу встречу вы захватили с собой друзей? Они должны были устранить меня?

— Я же сказал, что вы — умный еврей, не так ли? — ответил Скорцени. — Как скоро мы начнем? Я не люблю ждать попусту.

— Дайте мне вернуться в Лодзь и подготовиться к доставке нашей небольшой поклажи, — сказал Мордехай. — Я знаю, как связаться с полковником Ягером, а он, вероятно, знает, как войти в контакт с вами.

— Вероятно, да, — сухо подтвердил Ягер.

— Уже неплохо, — сказал Скорцени, — только не тяните черт знает сколько, это все, что я хочу вам сказать. Помните, с вами или без вас, это произойдет. И ящеры еще пожалеют о дне, когда выползли из своих яиц.

— Вы вскоре услышите обо мне, — пообещал Мордехай.

Он не хотел, чтобы Скорцени делал все один, что бы он там ни замышлял. Эсэсовец способен достичь успеха. Он действительно сможет доставить ящерам неприятности, но Анелевич не стал бы биться об заклад, что и евреи при этом не пострадают.

Он громко свистнул, давая знак своим людям направиться вперед в Лодзь, кивнул Ягеру и Скорцени и покинул поляну. В течение всего пути он был очень задумчив.

— Насколько все-таки мы доверяем немцам? — задал он вопрос в помещении пожарной команды на Лутомирской улице. — Насколько мы можем доверять немцам, в особенности после того, как один из них предупредил нас о том, чтобы мы не доверяли?

— Timeo Danaos et donas ferentes[12], — ответила Берта Флейшман.

Мордехай кивнул: он получил светское образование, и латынь успела ему надоесть. Для тех, кто не знал Вергилия, Берта Флейшман перевела: «Я боюсь греков, даже приносящих подарки».

— Это точно, — сказал Соломон Грувер.

Этот пожарный с резкими чертами обветренного лица выглядел борцом-призером, хотя в 1939 году он был сержантом польской армии. Ему удалось утаить это от нацистов, которые иначе его могли бы ликвидировать. И это же сделало его чрезвычайно полезным для еврейского подполья: в отличие от большинства соратников ему не надо было учиться военному делу с азов.

Он подергал себя за густую с проседью бороду:

— Я временами думаю, что Нуссбойм был в конечном счете прав: лучше жить под ящерами, чем с этими нацистскими, хлопающими бичом, mamzrim[13].

— В любом случае мы вытащили короткую соломинку, — сказал Мордехай. Сидящие за столом согласно закивали. — При нацистах короткая соломинка достанется только нам, но она будет покрыта кровью. При ящерах ее получат все, но, возможно, дело обернется не так плохо, как при немцах. — Он печально вздохнул. — Значит, нужна сделка?