Тревога вспыхнула в ней:

– А ты?

– К вечеру буду с тобой. Не волнуйся, штурм мы отбили. Эти взрывы – авиационная поддержка. Партизан оттеснили. В этот городишко стянули резервы со всей страны дикарей. Миротворцы прорвали блокаду, теперь город очистят.

Он осторожно погладил ее по плечу. Она тихо вздохнула и улыбнулась: прикосновение его большой ладони вернуло ей уверенность. Остался лишь едва ощутимый отголосок беспокойства – ускользающая тень Хенрика.

Зашептал наушник, и пол снова вздрогнул, рождая глухой гул; торопясь покинуть этот город, она бежала по длинному коридору и после – по бесконечной лестнице, среди тревожных вопросов и детского плача. Джон торопил ее, подталкивал, стесняясь посторонних, шепотом уговаривал потерпеть. И вот лестнице пришел конец, двери распахнулись, и грохот налетел, стиснул ее со всех сторон; она увидела серое от дыма небо, винты гнали по крыше сухие пыльные смерчи; взрывы терялись в реве турбин. Огромная машина, покачиваясь, висела над самой поверхностью бетонной площадки; к распахнутому черному зеву, пригибаясь, несли вереницу носилок. Женщины, прижимающие к себе детей, брели следом, преодолевая ветер, прикрывая лица руками; ветер рвал их одежду; солдаты что-то неслышно кричали, грубо хватали их под локти, тянули вперед. Кто-то из детей не удержал в руках плюшевую игрушку; яркий шар с растопыренными лапами подпрыгнул и взмыл высоко в воздух. Ханна оглянулась: захотелось сказать Джону что-нибудь ободряющее, радостное. Такое, отчего ему не будет одиноко все то время, пока они не смогут видеться. Его губы беззвучно шевелились – он опередил ее.

– Не слышу! – крикнула она.

Он пригнулся к самому уху:

– Хотел тебе кое в чем признаться! – донеслось до нее.

– В чем? – крикнула она в ответ, и волна радостного предвкушения затопила ее, совсем как в тот вечер, когда он, заикаясь и краснея, делал ей предложение.

– Строго между нами!

Она согласно кивнула. Пыхтя, мимо них протиснулся немолодой мужчина с увесистым чемоданом. Солдат отделился от очереди и протестующе замахал руками: с тяжелыми вещами нельзя.

– Мне предложили перевод в контрразведку! С повышением. Не знаю, чем я заслужил такое, но я согласился. Придется побыть здесь еще какое-то время, но это недолго. Ты не против?

Глядя на его счастливое лицо, она заставила себя улыбнуться. Джон торопливо обнял ее, на мгновение прижался к щеке небритым подбородком. Подтолкнул: пора.

Она шагнула навстречу ветру. Показалось, будто из темноты грузового люка ей улыбается знакомое лицо.

83

83

Зычные окрики старшин, топот матросов, перестук молотков, зубодробительный визг наждачных щеток: как трудно уложиться в отведенные пять минут, чтобы сказать все, о чем думаешь. Оберлейтенант Бруно Кресс, устроившись у дальней переборки в отсеке предполетного инструктажа, мучительно подыскивал слова. Было невозможно сосредоточиться, вокруг стоял адский шум: с палуб сдирали линолеум, с переборок соскребали краску, матросы разбирали деревянную мебель. Безжалостно удалялось все, что могло гореть: авианосец «Де Невин» спешно готовился к войне. Не к бою – боевые вылеты на позиции партизан случались здесь почти ежедневно, – к самой настоящей войне. Эти пять минут были последней возможностью подать весточку своим близким, и пилоты авиакрыла старательно корпели над планшетами. Через пять минут они сдадут чипы с письмами, по традиции каждый – своему старшему технику, и по длинному эскалатору поднимутся на полетную палубу, где выстроились вдоль борта их шнельбомберы, остроклювые красавцы «Арадо». Эскадра уже перешла в режим радиомолчания, их письма передадут на родину только к утру, когда истечет время возвращения последней машины.