Чеслав Трастамара зашел в медотсек, когда они уже подходили к орбите Митры. Эйрик ван Эрлик лежал неподвижно, распятый на операционном столе, и десятки датчиков покрывали его смуглое, перевитое узлами мускулов тело. Он был как мотор, забытый на испытательном стенде ушедшими перекурить инженерами. Никто и не подумал переложить его на койку или укрыть простыней.

Тихо щелкали датчики, сканирующие помещение на объем и движение. По экранам плыли кривые. Эйрик глубоко и тяжело дышал, и одна из оранжевых линий на экране, задираясь вверх, поднималась к предкритическому порогу обезвоживания. Судя по нейросканеру, пленник был в забытьи – не спал, но и не думал.

Возле двери стоял один из лаборантов в салатовом балахоне и жадно пил воду.

Чеслав тихо постоял и вышел. Он вернулся через две минуты с простыней, которую накинул на ван Эрлика. Потом он нажал на кнопку у термосканеров, вынул из расступившейся стены пластиковую бутылочку, и поднес ее к губам ван Эрлика.

– Пей. Тебе надо пить.

Ван Эрлик некоторое время не шевелился, потом губы его дрогнули. Кадык заходил вверх-вниз. Он причмокивал, как ребенок.

Чеслав сел рядом. Он был одет так же, как тогда, когда они впервые встретились с пиратом. Белый боевой комбинезон и погоны курсанта Службы Опеки.

– Прости, – сказал Чеслав, – но ты… ты перестаешь быть человеком, только когда тебя убивают.

Ван Эрлик молчал. Глаза его с пугающей покорностью глядели куда-то в потолок. Чеслав вспомнил, что он сказал тогда, в первый раз, когда Эйрик лежал так же после штамма «Венора». Он сказал: «нет соображений, которые могли бы оправдать его освобождение. Кровавый пес Эйрик должен быть казнен».

– Расскажи… о доме, – внезапно попросил Чеслав.

Эйрик долгое время не отвечал, и только кривые свидетельствовали, что он не заснул и не потерял сознание. Чеслав решил уже, что он не ответит.

– Я мало что помню, – внезапно сказал ван Эрлик, – луг помню. Лес. Помню, как однажды прыгнул с дерева, потому что думал, что полечу.

Ван Эрлик косо улыбнулся.

– Я сломал обе ноги, они все хлопотали вокруг меня, а я жутко перепугался и просил не говорить родителям. Понимал, что мне влетит. В конце концов Кирр залез в меня и срастил кости. Вот это я помню. Солнце. Закат. Трава кругом, и я и Кирр – вместе. Его клетки в моих клетках. И боль уходит. А я лежу и думаю, что ведь отец не может зарастить мне кости. Он был хороший человек, отец. Но… очень сухой.

Чеслав подумал, что бы испытывал он, если бы аморфный чужак заполз в его тело, растекся по жилам, проник в лимфоузлы.

– Они – чудовища, – вдруг резко, словно убеждая себя в чем-то или повторяя давно заученный урок, сказал Чеслав.