– Ну что ты, Людвиг! Я никогда не поручу такое неподобающее дело министру и другу. Зачем? В двадцати шагах отсюда, на тропе, лежат тела двух зарезанных людей из румийской общины. Мы подберем их, в конце концов, нехорошо оставлять несчастных мучеников без церковного погребения. Отвезем тела невинных в торговую факторию, туда же доставим нашего молчаливого гостя – пусть разбираются сами. Румийцы – суровый, но справедливый народ и в таких случаях чрезвычайно изобретательны. А пока, чтобы не встретиться с друзьями нашего молчальника, вернемся и обойдем холмы стороной. Еще один вьюжный день на исходе и он не делает погоды в большой политике…

Прислушиваясь к этому разговору, пленник утратил изрядную долю хладнокровия и полностью – молчаливость. Его церенский оказался вполне приличен – с едва заметным протяжным акцентом.

– Я ее не трогал! Терпеть не могу грязных простолюдинок. Что касается мужчин – в бою, представьте, иногда убивают.

– Вы слышите, мой император? Наш гость острит. Можно сказать, он владеет словом – румийцы высоко оценят такой подарок, они любят умные беседы интересных людей.

Уэстер дернулся, словно пытаясь сбежать, но без сил рухнул обратно на мокрую землю.

– Кто вы такие, чтобы издеваться надо мной? Будьте вы прокляты! Один бродяга сколько угодно может называть другого императором, от этого они не перестанут быть оборванцами и бандитами.

– Фу, как грубо.

– Ладно, чего вы от меня хотите?

– Как тебя зовут?

– А какое это имеет значение? Вы прикончите меня не позднее, чем через срок, нужный для сгорания самой маленькой свечки.

– Где засели остальные?

– Южнее, на выезде из холмов.

– Сколько их?

– Сотни три.

Фирхоф выпрямился и горстью мокрого снега очистил испачканные в липкой чужой крови пальцы.

– Я был прав, государь. Возвращаемся, покуда не стемнело.

Советник молча показал на уэстера взглядом. Гаген, не отвечая, опустил веки. Фирхоф кивнул.

– Я сделаю это. У меня есть мизерекордия.

Пленник беспокойно завозился:

– Беру свои грубые слова обратно. Вообще-то, если выкуп хоть немного меняет дело, то я, конечно, могу сколько-то заплатить.