В общем, Володя был несказанно рад, когда двери камеры отворились однажды для того, чтобы выпустить его на относительную свободу — два зверообразных, по степени развития мускулатуры, охранника в едва сходившихся на них комбинезонах почти на весу вывели Владимира в длинный коридор, и еще двое, с куда как более человеческими фигурами, зато с плазмометами на изготовку, шествовали следом. На голову Владимиру надели полупроницаемый колпак, словно вывернутый наизнанку, — землянин сразу сообразил, что его лицо, с глазами как у слепого, сейчас продолжало оставаться на всеобщем обозрении, тогда как сам он видел лишь непроглядную тьму внутренней поверхности изменчивой пленки.

Когда же после долгих, как показалось Володе, часов пути — которым после губительного однообразия покинутой камеры он был даже рад — колпак наконец сняли, Владимиру почудилось, что он уже пересек границу между мирами и оказался в раю — такое великолепие было вокруг него, и среди всей этой красоты первым, что увидел Владимир, был целый сонм священнослужителей в праздничных, сияющих одеждах! Седовласые епископы в высоких округлых головных уборах и мантиях, поблескивающих каменьями, опирались на драгоценные старинные посохи благородных металлов; священники, какие в черных монашеских, какие — в золотистых или голубых рясах с узорами в форме виноградных кистей и крестов, с серебряными распятиями, висящими на груди, — все они были исполнены внутренней силы и величия. Володя словно перенесся в Москву на торжественный Пасхальный или Рождественский крестный ход, даже более того — ведь здесь сегодня присутствовали и архиереи Великих Восточных Церквей, придавая собранию совсем уже неземные представительность и величие. Священнослужители отнюдь не расстратили по дороге с Земли своего властного достоинства. Их сияющая, переливающаяся самоцветами и, казалось, лучащаяся невидимым, но отчетливым для Владимира теплым, домашним, внутренним светом группа стояла на плитах голубого мрамора в обширном торжественном зале, который весь был выполнен строго в голубовато-золотистых тонах. Этот зал был куда грандиознее, чем тот, где Император беседовал с вмурованным в стену Владимиром. Володе стало страшно — ему вспомнилось коварство анданорских помещений, поверхности которых имели обыкновение делаться жидкими по воле их хозяина. Владимир с ужасом представил себе на мгновение картину того кошмара, который мог развернуться перед его глазами, если с этим полом произойдет что-либо подобное. А еще Владимиру стало страшно оттого, что он лишь теперь осознал, какую неимоверную ответственность взял на себя, предложив Императору привезти сюда земных епископов, — кто он такой, чтобы распоряжаться их судьбами! Но так, казалось Володе, у Земли был шанс — Владимир чувствовал, какой силы исполнены эти духовные мужи, и ему казалось, что если они, все вместе, согласятся отслужить молебен, то эпидемия должна утихнуть, ну может ли быть иначе?