…Свет настойчиво резал и без того лопающиеся от внутреннего давления глаза, беспардонно теребил мятущийся разум и мешал пребывать в эйфории столь упоительного забвения. Так не хотелось просыпаться утомлённому сознанию, так не хотелось выплывать в нарастающую и такую реальную боль из чарующей бездны глубинного мелодичного сна, что нежно и бережно баюкал его в неспешных и мистических течениях отстранённой реальности!

Нарядные и озорные искры мимолётных, но безумно красочных и насыщенных фантазиями видений, что делали тоскующий по красотам неведомого разум идеально, восторженно счастливым, — они всё звали, манили и с призывной грустью трубили ему вслед, разочарованно и потерянно порхая в толще своих сказочно чистых лазоревых вод…

Они горестно заламывали руки и стенали тонко и жалобно, словно не желая отпускать так понравившуюся им человеческую сущность, что совершенно нежданно стала гостем их такого призрачно прекрасного, нереального, но такого очаровательного и трогательного мира, о котором грезит в последний час любая душа…

…Новый, наиболее сильный удар тупой боли заставил тело неистово содрогнуться, напрочь разрывая тонкую струнку связи заоблачных грёз с затоптанным и пыльным бетонным полом у самого лица…

Дик с трудом разлепил едва различающие окружающие предметы глаза, не спеша прислушался к себе, с досадой и сожалением чувствуя, как к нему быстрым галопом возвращается так удачно утраченная было чувствительность. И уже громкий, несдержанный стон разбитых внутренностей мгновенно напомнил ему, что он жив. Дик тут же и от всей души проклял это болезненное состояние бесконечного страдания, называемое почему-то жизнью, и медленно, очень медленно и осторожно перевернулся на спину. Сил встать он в себе не ощущал, как и не мог пока ещё сориентироваться относительно того, где он находится, что произошло накануне, и почему его рычащее от боли тело расположено таким вот странным, горизонтальным, образом.

Сержант попытался напрячь память, чтобы в её разупорядоченных недрах наскрести хоть толику понимания происходящего, однако это усилие стоило ему немалых страданий в виде новой дикой пляски крови в подкорке.

Кровавая пелена на несколько мгновений застлала ему глаза, и он с неимоверным усилием удержал себя в сознании. Хотя и сам не понимал, для чего это ему так нужно цепляться за эту столь негостеприимную реальность, если там, откуда он только что вернулся, к его услугам все мыслимые наслаждения вечного и сладостного покоя.

Неожиданно перед его мысленным взором возникла чёткая, сухая картинка: полугнилая рожа Робинсона, его мерзкие глазницы, заполненные скользкой жидкостью непонятного цвета…