– Да, ты уже говорил. Допустим так, но это ведь еще хуже.

– Я не знаю, командор, – пожал плечами Фейн. – А что собственно хуже?

– Здесь вообще нет объяснений.

– Я рассказываю то, что наблюдал. Ничего не сочиняю. К тому же, я не один. Нас трое. Да и то, это только на счет постройки, а зеленое солнце наблюдали еще двое. Или, думаете, все-таки, какая-нибудь наведенная галлюцинация?

– Я не знаю, что думать, – взялся за виски Лумис Диностарио. – мать-звезда Фиоль, слушай, у нас же есть астроном!

– Я тоже, еще по дороге, прикидывал на счет него, командор, – внезапно развеселился старший разведчик. – Давайте спросим у него на счет пришельцев с Мятой луны.

– Не пори ерунды, – махнул ладонью в его сторону Лумис, а сам подумал, что, в принципе, почему бы нет.

– Я понимаю ваш скепсис, командор, – таинственно улыбнулся Фейн, – но как вы объясните то, что эту громадину осветило именно зеленое солнце?

И тогда Лумис Диностарио воздержался от парирования: все жители планеты Гея ведали, что в небесах отсвечивает зеленым только луна Мятая и именно там, согласно божественному распорядку, помещается ад.

19. Умственный фонд Эйрарбии

19. Умственный фонд Эйрарбии

Астроном прибился к ним – точнее – его подобрал отряд – в дальних окрестностях радиоактивного пепелища столицы Империи. Лумис изначально не планировал никаких гуманитарных миссий по спасению чего бы, и кого бы-то ни было. Не имелось у отряда ни сил, ни возможностей помочь сотням тысяч несчастных – счастливчиков уцелевших при взрывах, по которым их тройная мощь, со всеми поражающими факторами, прошлась вскользь, не превратив с настенные, зажаренные обои, в обгоняющие ветер летающие куклы, в пепельную золу, подвешенную в черной стратосферной печали, или еще в тысячи вещей, в которые легко и просто обращается человеческое тело, если не поскупиться высвободить очень много энергии в очень малую долю секунды. И уж тем более Лумис не предполагал участвовать в сохранении умственного фонда Эйрарбии, тем паче не сегодняшнего, а былого, почти эфемерного, эдакого унесшегося в тартарары, покрытого пылью циклов, времени забытой славы имперского до-атомного расцвета. Когда в толпе бредущих непонятно куда, но понятно почему, беженцев, Лумис увидел астронома, он, конечно же, сразу его узнал. Безусловно, повстанец Лумис высматривал в толпе не его, а хоть кого-то из собратьев по убитой намедни революции. Однако их простуженные судьбой лица не наблюдались.

Допустимо было пройти мимо, или приостановиться, давая видению затеряться в тысяче понурых затылков, однако это лицо, единственное знакомое среди моря чужой скорби, лицо вынесенное из того, похороненного пеплом блокадного героизма, побудило Лумиса дернуться; мягко, но с суровой непреклонностью цели, вклиниться в податливую тягучесть киселя толпы; выстоять, отжать покатостью плеч напирающую волну, и необъятным монолитом застыть поперек циркуляции иссохшего от тягот планетарного бытия астронома. Конечно, тот тоже его узнал.