Два пируэта, почти слившихся в один. “Половина”. “Час”.

Полчаса.

Значит, люди Графа… Помчались сюда, как только на новой ферме поднялась тревога?

Но почему именно сюда? Как узнали?

Не важно. Кому еще, как не им?..

Гэбэшники могли бы… Но уж слишком точно все ложится по времени. Не бывает таких совпадений… Да, ратники Графа. Обложили…

Гнали там, на ферме, как дикого зверя. По грязи, науськивая этих тварей, помесей собаки с быком… И теперь здесь. Ждут. Как задерганного, загнанного волка, со всех сторон окруженного красными флажками и несущегося прямо на засевших в кустах охотников…

Стас вздрогнул.

Опустив глаза на правое переднее сиденье. На Белоснежку.

Словно почувствовал что-то. Как бывает, если рядом постоянно работает прибор, к шуму которого успел привыкнуть так, что уже и не замечаешь его, и вдруг этот привычный шум пропадает. И вздрагиваешь, не слыша его больше. Тишина бьет по ушам сильнее внезапного грохота.

Медленных, трудных, едва слышных вдохов больше не было слышно. Белоснежка лежала с открытыми глазами. Веки не двигались. Глаза…

Те же, но уже другие. С едва заметной поволокой смерти…

Резкое торможение стало для нее последним испытанием. Где-то внутри этого белого тельца порванные сосуды, затянувшиеся было свернувшейся кровью, опять дали течь, лишив сердце и мозг последних капель крови…

Стас врезал кулаком в приборный щиток.

Там что-то треснуло, костяшки пальцев обожгло болью, коже сразу стало тепло от выступившей крови, но все равно. Стас ударил еще раз. Ниже, где щиток был тверже… Чтобы больнее.

Ярость душила.

Рвалась наружу.

Боль в руке хоть как-то обуздывала ее. Как маленький шлюз, который открывают, чтобы сбросить избыток воды.

Стас распахнул дверцу и вылез из машины. Сжимая и разжимая кулаки, обошел, открыл багажник. Бросил:

— На выход, — и пошел вперед. Открыл капот. Оглянулся на обочину: