Стас надавил обеими руками на массивный бок. Алике, глядя с тихой яростью — укусила бы, как пить дать укусила бы, будь у нее силы на то, чтобы лишний раз двинуть головой, — повалилась на другой бок, чуть не вмазавшись хребтом в ствол березки. Какие-то сантиметры спасли деревце.

Рев опять приближался. Вертолет завершил очередной зигзаг змейки и шел прямо сюда.

Стас упал на колени, зачерпнул грязь и швырнул прямо на морду топотушки, в удивленные голубые глаза.

Та страдальчески затрубила, — похоже, уже не сомневалась, что любимый дрессировщик окончательно слетел с катушек, — но сил у нее хватило только на то, чтобы закрыть глаза.

Стас швырял и швырял грязь на нее. На голову, на уши, на хобот, на спину, куда мог докинуть, стоя перед ней…

Сверху ударил ветер. Дернул ветви с едва начавшими распускаться почками вниз, к самому боку топотушки, хлестнул по лицу…

Стас схватил Серого за шкирку, сдернул с шеи и ткнул в землю. Протащил по грязи, словно хотел утопить в ней. И повалился в грязь сам.

По телу прокатилась волна холода, но Стас лишь зажмурился и окунул в грязь лицо. Не обращая внимания ни на холод, ни на воду, ни на грязь — ни на что на свете, кроме рева вертолета, который уже проходил сверху.

Перевернулся на спину, пряча теплую — и излучающую тепло! — спину в холодную грязь.

Все.

Больше от тебя ничего не зависит.

Больше ничего не сделать.

Если заметят — значит, судьба…

В лицо, в нос, в рот — ветер, от которого ни вдохнуть, ни выдохнуть. Сперло дыхание, и кажется, что уже никогда не сможешь дышать…

Потом это прошло.

Вертолет полетел дальше, но это еще ничего не значит. Пока среагирует тот, кто следит за приборами поиска, пока крикнет пилоту, пока тот развернет машину… Если заметили, тй повернут.

Рев удалялся, удалялся, удалялся… Неужели пронесло?

Вся усталость, скопившаяся за последние дни, навалилась. Этот безостановочный поход. А перед ним бой. А перед ним разведка… Экстази глушила усталость, но стоило дать телу расслабиться — лишь на миг, — и что-то в организме щелкнуло и переключило режим. Теперь даже остатки экстази в крови уже ничего не могли изменить. Все. Даже открыть глаза невозможно. Сама мысль об этом дика.

Да гори оно все синим пламенем! Никаких оглядок. Ни за что. Ни открыть глаза, ни малейшего движения мизинцем. Ни-че-го.

Все. Сон. И будь что будет.