Слова не нужны – достаточно одного болезненного и острого поцелуя, вскрывающего вены.

Достаточно, чтобы понять и принять, утонуть в чужой душе, открыть свою душу, услышать все, что не сказано, и сказать все, чему не можешь подобрать слов. Страшное это искусство – чары крови, и, наверное, страшно, когда на этих чарах выстроена вся жизнь, но так уж сложилось.

– Змей хочет смерти своему сыну.

– Такова их природа, – напоминает Орнольф, – они начинают жить лишь после того, как умирают.

Альгирдас только молча качает головой.

Но теперь Орнольф знает, что скрыто за его молчанием. И знает, что своими словами просто попытался успокоить. Утешить? Да, наверное, так. А с Пауком не проходят такие вещи, Паук не нуждается в утешении. Никогда. И еще Паук знает правду, а когда знаешь правду, утешения бесполезны.

Змей вовсе не хочет, чтобы его сын погиб. Он всего лишь предпочел бы получить сына обратно без души. Без чувств и воспоминаний, без личности. Пустым. Пустоту проще заполнить. Это не так больно, как убивать живую душу, чтобы вложить вместо нее всемогущество и способность им пользоваться.

Жестокость и расчетливость, хладнокровие и высокомерие, кровожадность и мстительность – это вкладывать не придется. Это – суть ангелов. И всего этого полной мерой, а то и вдвойне, будет дано Волку, если он погибнет, как хочет его отец, если душа его окажется в неугасимом пламени Ифэрэнн.

Понимает это Змей? Нет. Он же не слышал слов Артура.

Это тревожит Альгирдаса? Нет. Ему наплевать, что за тварь будет править миром.

Паук боится, что знает, чего боится Змей. А Змей боится, что сын не простит.

Не простит смерти приемных родителей; не простит восьми лет сиротского приюта; не простит первого убийства, которое его заставили совершить. Не простит всей своей жизни – жизни хищника в человеческой стае, вечного одиночества и вечного страха, и неизвестно еще, что хуже… Его столько лет ломали, обтачивали, переделывали, дрессировали и пытались приучить есть с руки. Его сделали калекой – крылатого, лишили крыльев, – и когда он поймет это, Змей потеряет его. Теперь уже окончательно.

Лучше, действительно лучше для них обоих, чтобы тот, кто называет себя Зверем, погиб и сгорел в аду. Чтобы ангел, освободившийся от всего человеческого, начал сначала. Совсем иную жизнь.

Что ж, с ним, возможно, так и получится.

А с сыном Альгирдаса? С человеческим ребенком, доставшимся упырю, выросшим вместе с тварью, ненавидящей его отца, воспитанным фейри – худшими из них – знающим, что во всех его бедах, даже в смерти матери, виноват Паук Гвинн Брэйрэ. Как получится с ним? Он не ангел. Отними у него душу – и не останется ничего.