Конюх наконец отвернулся. Покачал головой:

– Ни черта ты не видел, брат! Голод – это когда сначала подъедают всё зерно, потом терпят, терпят – день, три дня, неделю… А когда уже невмоготу – идут в поле и жуют рожь – прямо с колосьев, ещё незрелую, пополам со спорыньёй… А когда посевы кончаются, жрут лебеду с подорожником – рты от них зелёные-зелёные… Никак не отмоешь.

А потом садятся вдоль дороги… и ждут: кожа да кости, рёбра чуть не наружу; лица белые с красными пятнами от спорыньи, а рты… Вот эти зелёные рты хуже всего: стоит зажмуриться – так и стоят перед глазами…

Конюх сглотнул, прижал руки к вискам.

– Чего ждут, непонятно: милостыню просить не у кого – путники боятся через такие деревни ездить… Ясное дело – мало ли чего ждать от оголодавших!

А они сидят и сидят – женщины, дети… А потом валятся на бок, и всё. И хоронить некому.

Конюх махнул рукой. Сипло произнёс:

– Это ад, Эрван. Настоящий ад! И вот ещё что скажу: больше голодать я не буду. Лучше сразу за борт.

Вот так.

– Гвент!

В другое время повелительный окрик заставил бы Эрвана насторожиться – но не сейчас. Он поспешно встал, стараясь не выдать облегчения. Хлопнул Конюха по плечу и быстрым шагом двинулся на полуют, чувствуя затылком тяжёлый немигающий взгляд.

Бастиан грузно сел на канатную бухту, стянул жилет. Не глядя, швырнул на палубу – жалобно звякнули метательные ножи.

– Адриан, помощь твоя нужна… С левой лопаткой что-то: то ли болит, то ли тянет, не пойму. Посмотри, а?

Лоэ кивнул. Аккуратно ощупал бугры мускулов, пару раз надавил что есть силы… Бастиан и бровью не повёл.

Лоэ недовольно нахмурился, покачал головой. Схватил запястье боцмана цепкими пальцами, замер на минуту, беззвучно шевеля губами.

«Считает пульс, – догадался Эрван. – Зачем только? Баст ведь на спину жаловался…»

Лоэ отпустил руку, задумался на пару секунд.

– Нет, Баст, спина у тебя в порядке. Это сердце. Разреши спросить: ты когда ел в последний раз?