Кое-как подтащили мы бревнышко к факелоносцам, сели. Со стороны, наверное, прямо две кумушки деревенские на завалинке — только стакана семечек недостает для полноты образа. Народ окружающий косится, но не комментирует. То ли дворянам и впрямь такие выходки с рук сходят, то ли это они конкретно к Колькиным выкрутасам притерпелись.

Я еще головой повращать успел на предмет высматривания знакомых лиц. Разглядел комбрига в этой… королевской ложе и там же Виртиса засек — фигура у их сиятельства характерная, не спутаешь. А больше никого, как ни старался. «Цейс» бы… да не захотел я его с собой тащить. Толпа все-таки. Второй бинокль, если что, мне выдадут веков так через пять-шесть, когда товарищи с бородами технологию как следует отработают.

А потом коротко протрубили трубы, и на арену вышел дедок в ярко-красном — «коронный герольд», Рязань шепчет, — с седой окладистой бородкой. Прошел на середину, дождался, пока шебуршение в толпе окончательно стихнет, развернул перед собой первый метр свитка, который в руке держал, и начал:

— Сего дня, волею Ее Королевского Высочества принцессы Дарсоланы и Светлых Богов наших…

Голос у него был хорошо поставлен. Не хуже, чем у товарища Левитана. А вот с текстом дело хуже обстояло. Пока он свиток до конца дочитал, у меня глаза сами по себе схлопываться начали. А ведь, бывало, за немецким передним краем, где битый час ни одна травинка не шелохнется, наблюдал с рассвета до темна. Потому как раньше никуда с нейтралки не денешься.

Что-то, наверное, есть во всех этих официальных славословиях такое, гипнотическое. С дополнительным усыпляющим эффектом. Интересно было бы на практике проверить. Взять, скажем, какую-нибудь пластинку с речами фюрера и весь день перед атакой через громкоговоритель транслировать. Пластинку, кстати, можно еще и придерживать для достижения дополнительного занудства. И еще…

Стоп, думаю, что-то я растекся… мыслью по древу.

Товарищ в красном наконец зачитку завершил, поклонился — у меня руки сами по себе аплодировать дернулись, хорошо, опомнился вовремя — и ушествовал. А вместо него вышел эдакий старичок-боровичок, в шляпе типа «мухомор» и балахоне цвета пыльной паутины. Стал, повел посохом — я еще краем глаза заметить успел, что люди по сторонам все подобрались, шеи повытягивали — напружинились, как Витя Шершень говорил, — и вверх ракеты осветительные рванулись, золотистые. Взвились над замком и — бабах! — разорвались. Хорошо разорвались, так что замок тряхнуло и даже наше бревно подпрыгнуло. Или показалось, у меня же первый порыв был — «Воздух!» заорать и в щель нырнуть. А небо запылало от края до края — в смысле, от стены до стены, дело-то во внутреннем дворе было.