Он увидел нас и — немедленно, вытащив носовой платок, вытер им якобы запотевшую лысину под вязаной шпочкой, — подавая тем самым сигнал, что все в порядке.

Как мне показалось, не слишком естественно.

Я только поморщился.

Креппер, по–моему, был здесь совершенно не нужен. Какого хрена? Что мы, вдвоем с Крокодилом не справимся? Зачем нам Креппер? Светленькие эти костюмчики, волосы, пахнущие дорогими лосьонами, как–то раз он даже пришел на явку с цветком в петлице, то ли, значит, гвоздику себе воткнул, то ли, значит, едва ли не орхидею. Креппер мне чрезвычайно не нравился. Однако, к сожалению, таковы были правила в нашей группе: в каждой акции участвует по крайней мере один наблюдатель — для страховки, и чтобы можно было иметь потом объективную картину событий. Правила эти, если не ошибаюсь, ввел лично Сэнсэй, после того, как Муха и Тарканчик завалились на ерундовой попытке увести спортивный катер из Порта. Муха тогда погиб, а Тараканчик до сих пор заикается от испуга. Что там произошло, неясно. Вероятно, они напоролись на случайный патруль. Вот тогда обозленный Сэнсэй и ввел это правило.

По–видимому, разумно.

И, вспомнив опять о Сэнсэе, я вдруг почувствовал, что в глазах у меня закипают настоящие слезы. Проклятый Гансик! Выдать такого человека Охранке! Ничего, сейчас мы с ним разберемся.

О Креппере я тут же забыл.

И лишь пересекая дремотный каменный двор, выстланный круглым булыжником и отражающий солнце верхними этажами, я, как и Креппер, поглубже задвинул физиономию в поднятый воротник и, точно так же, как Креппер, нагорбился, чтобы несколько изменить фигуру.

Я не очень боялся, что меня тут узнают, все–таки слишком много времени протекло с тех пор, как я бегал по этому двору мальчишкой — много времени и очень много событий, к тому же за последние месяцы я отрастил себе длинные волосы, чтоб они, начесываясь, закрывали лицо, а недели за две до сегодняшней акции, по совету все помнящего и все подмечающего Крокодила, начал, как дурак, отпускать нелепую редкую бороду, напоминающую козлиную.

Так что, узнать меня было бы затруднительно.

Рисковать я не собирался.

Правда, пока все складывалось довольно удачно, двор мы пробуровили, не встретив ни единого человека, но зато когда, придержав натянутую жесткой пружиной, неудобную дверь, просочились в парадную и, прислушиваясь к каждому шороху, начали подниматься по лестнице, едва угадывающейся во мраке, как уже на втором этаже, точно так же, бесшумно, выступила из темноты бесплотная, как мне показалось, фигура в белой панаме и, нащупывая перила, деревянная облицовка которых была в этом месте оторвана, видимо, немного всмотревшись — как ворона, прокаркала сиплым, срывающимся фальцетом: