С некоторым трудом он остановил свою речь и, как будто взывая о помощи, обернулся к тому самому стриженному представительному мужчине, у которого сияла поверх пиджака серебряная цепочка.

Мужчина кашлянул.

— Информация о Мраке, конечно, очень важна, — сухо сказал он. — Но мне все–таки хотелось бы сначала услышать — нечто определенное… Так вы принимаете, милорд, наше приглашение на сегодня?

Он снова кашлянул.

Геккон поднял брови.

— А разве я не дал вам ответа? Я, по–моему, ответил вам вполне однозначно. Я предпочитаю затворничество удару кинжала. Преждевременная кончина моих предшественников — достаточное для того основание. И надеюсь, что к этому пункту мы больше возвращаться не будем. Настойчивость здесь подозрительна. Вы меня удивляете, сэр Фабрициус!.. — Геккон помолчал. Осторожные пальцы его снова тронули молочное заостренное лезвие. И опять отдернулись, точно обжегшись. Он обернулся к Мэру. — Я вижу, дорогой друг, что вы несколько переживаете за меня. Вы боитесь, наверное, что я подниму этот меч и тогда приобрету «власть неслыханную». Так, во всяком случае, утверждается в известном предании. Однако, дальше там сказано: «А если кто–то другой, вознамерившись царствовать, возьмет его в руки и, затмившись гордыней, обратит в свою выгоду против людей, то отсохнет у него правая рука до локтя, как бы горелое дерево, и отсохнет у него левая рука до локтя, как бы горелое дерево, и не будет у него рук обеих до конца его жизни»… Можете, дорогой друг не волноваться. Я пока еще не безумен, и я, может быть, отличаясь этим от вас, с чрезвычайным почтением отношусь к древним легендам. Они обычно оправдываются.

И он посмотрел на кончики пальцев, которые нисколько не изменились.

Мэр придвинулся:

— О чем вы, милорд?..

— Что же касается моего конкретного обещания, то я, разумеется, готов его выполнить. Если, дорогой друг, у вас найдется для этого время…

— Я весь во внимании…

Тогда Геккон, с легким вздохом оторвавшись от созерцания белого дымящегося металла, будто птица, волоча за собой оторочку крылатого рукава, осторожно прошелся по комнате, раздвигая и переставляя некоторые предметы — распахнул настежь дверь, приоткрыл ширь окна, пропустившего снаружи сумятицу хозяйственной перебранки. Объяснил, повернувшись: Пространство не должно быть разобщено, — а затем, водрузив по бокам овального зеркала две свечи, украшенные аллегорическими фигурками, осторожно зажег их — лучиной, стараясь держаться подальше, и из плоской позолоченной табакерки, блеснувшей алмазными гранями, бросил в пламя щепотку зеленоватого порошка.