Светлый фон

— Сейчас вернусь. — Аник руками и глазами показал наверх, поднимаясь с кушетки.

— Куда он пошел? — сипло зашептала Марсель. — Зачем? за ядом? для меня? я не позволю! Вы меня убить хотите. Как крысу, — задвигав холодными, деревенеющими ногами, она сжалась в клубок. — Не смейте. Дайте умереть по-человечески… — и вновь залилась слезами, судорожно вздрагивая.

Минуты убегают, подступает чернота. Как невыносимо отсчитывать СВОИ последние минуты, понимая, что за самой последней не будет НИЧЕГО — ни солнца, ни неба, ни звука, полное ничто. Все будут — а тебя не станет. Где-то продолжат гореть звезды, веять ветер, цвести сады — а ты, твое Я исчезнет. Конец Вселенной — для чего она, эта бесконечность с ее галактиками, если нет ТЕБЯ? Мира нет, если ты его не видишь, но мира не жаль — жалко только себя одного.

И тем страшнее сознавать это, ощущая, как отказывает тело, и тебе подчиняется один разум, и он вопит в коробке черепа, понимая, что скоро глаза помутнеют и померкнут, уши оглохнут и прекратятся все остальные чувства. Чтоб вырваться из плена умирающего тела, пойдешь на все.

Она закричала, когда вошел Аник. Что он там держит за спиной?!.

— Сюрприз! — Аник достал и потряс в воздухе забавную мягкую куклу — розовую пантеру с лапами-макаронинами, смешливой мордой и без одного уха. — Это принес ваш папа.

— Он… был здесь?

— Да, заходил справиться о вас. Судя по всему, он в вас поверил. Передавал привет и свои извинения.

— Дайте мне. — Она выхватила у Аника куклу и прижалась к ней мокрым лицом.

— Будете с ней спать?

— Мне страшно — я боюсь не проснуться.

— И совсем не страшно, поверьте. Как говорил старик Гамлет: «Уснуть — и видеть сны…» А мы, как гномики, будем оберегать свою спящую Белоснежку.

— А я проснусь? — Пытаясь справиться с одышкой, Марсель вдыхала старый детский запах розовой пантеры.

— О, это сложный научный вопрос! в любом случае, чтобы утром встать и потянуться, надо сперва лечь баиньки.

— Это… больно?

— Не больнее, чем комар укусит.

— Сколько мне осталось?

— Мало, — сверился с часами Клейн. — Часа полтора.

— А холодильник…

— Вы его не почувствуете.