Сейчас Джон разлегся у костра, уставился на небо с немногочисленным воинством звезд и стал терпеливо ждать. Ожидание удлиняет время в несколько раз. Ему казалось, Антонова нет уж целую неделю. Одиночество и эта губительная тьма начинали уже медленно сводить с ума. Джон вдруг понял, что самое страшное из ожидаемого -- именно одиночество. Это эпицентр всех душевных кошмаров: когда не с кем поговорить, не с кем пошутить, некого даже послать по хорошо известному адресу. Найти собственную смерть в черном мире можно столь же просто, как и наткнуться на какой-нибудь острый сучок. Ведь когда-то их останется двое... А потом один. И этот один окажется самым несчастным из всех троих. Один-единственный среди вселенной, выше краев переполненной мраком... Одинокая органическая молекула, болтающаяся в просторах космоса. Это жизнь лишенная не то что смысла, даже права именоваться жизнью. Капитан почувствовал, как по спине у него побежали мерзкие мурашки, и на душе стало невыразимо мрачно. Он долго и бесцельно глядел в недра огня...
Именно поэтому, когда Джон услышал из глубины мрака какую-то песню, первое, что он подумал: у него наконец-то закоротили пара извилин в голове. Но пел никто иной, как Антонов. Он возвращался... Когда костер осветил его приближающуюся фигуру, капитан думал, что сойдет с ума от радости. Алекс выглядел таким уставшим, будто не прогуливался по берегу реки, а где-то разгружал состав с углем. Его комбинезон был весь в грязи, на липкое от пота лицо осел слой пыли, но глаза, на удивление, сияли бодростью.
-- И никого я не встретил... и никого не испугался...
Капитан, разумеется, не понял этого чисто русского юмора.
-- Рассказывай давай! Я уж тебя хоронить собрался. Вон, и крест уже на могилку начал выстругивать!
Александр присел на камень, посмотрел на освещенный кусок реки с флуктуирующими миражами бегущих волн и лениво произнес: