Нет!

Нет!!

Нет!!!

Гусев замер изваянием, закусил кулак, чтобы не закричать от отчаяния, еще теша себя слабой надеждой, что, может быть, это не Олеся. Мало ли у кого могут быть белые шнурки. Мало ли у кого шнурок именно на левом берце может быть испачкан кровью…

Он боязливо приблизился, не в силах оторвать глаз от шнурка. Забыв обо всем, положил автомат, начал разбирать завал, отбрасывая целые и битые кирпичи в сторону. А завал все осыпался и осыпался, сводя почти на нет все усилия Павла. Но он монотонно работал, сдирая кожу на ладонях, ломая грязные ногти, не обращая внимания на кровоточащие ссадины, выворачивая порой из кучи целые куски скрепленных раствором кирпичей. А куча все осыпалась и осыпалась…

После того как горизонтально лежащее тело удалось отрыть от ног до пояса, сомнений уже не осталось. Лица еще не видно, а сомнений уже нет.

Лютый, роняя слезы, воя сквозь стиснутые зубы, продолжал разгребать кучу. Когда же извлек тело полностью, то долго смотрел на искаженное гримасой смерти чужое лицо девушки, совсем не похожее на то, которое совсем недавно покрывал поцелуями.

Стоя на коленях, глядя на небо, Павел, почти не разжимая зубов, взвыл:

— Господи!!! Есть ли ты?! Слышишь ли ты меня?! За что?! За что мне все это?! Почему я?! Почему Олеся?!

С голубого неба, подернутого дымами пожарищ, безмятежно светило солнце, согревая истерзанную землю, парящую влагой после затяжных дождей.

Рыдание вырвалось вместе с хрипом. Павел давно не плакал, наверное, с самого детства. И сейчас у него не получалось, а так хотелось разрыдаться, как раньше, чтобы потом после горькой обиды пришло успокоение. Он размазывал слезы по грязному лицу, оставляя разводы, не видя этого, чувствуя, как болит душа от чудовищной несправедливости.

— Проклинаю тебя! Слышишь? Какой ты Бог, если допускаешь все это? Не нужен мне такой Бог, не хочу я верить в такого Бога. Ну! Что ты молчишь?! Покарай меня своим гневом! Вот он, я! Что же ты?! А-а! Не можешь! А что ты можешь вообще, что есть в тебе, кроме тех способностей, которыми люди наделили тебя в своем воображении? Ты можешь причинять только боль. Ты ненавидишь Творение свое. Ты ненавидишь людей и мстишь им за своего распятого Сына. Но я не распинал, и Олеся — тоже! Так за что нам это?! За что?! — Павел на мгновение замолчал, а потом выдохнул с ненавистью: — Все. Нет больше для тебя места в моей душе.

Он отвел глаза от неба, опустился с колен на пятки. Раскачиваясь, словно китайский болванчик, не отрываясь, смотрел на тело погибшей, пытаясь вспоминать довоенное время, когда они с Олесей были счастливы. Пусть не долго, но были.