— Перемена атмосферного давления.

— Наверное…

За окном едва светало. Во дворе громко ругалась дворничиха. Богдан выглянул; дворничиха изливала душу старичку из третьего подъезда. У ног старичка вертелась болонка — мерзла, несмотря на оранжевое пальтишко.

— Осторожнее там, — сказал Богдан, выпуская жену и сына на лестничную площадку. И зачем-то уточнил: — Скользко…

— Ага, — улыбнулась Люська. — Не волнуйся.

Выглядывая из форточки, он смотрел, как они идут через двор. Мимо ямы на асфальтовой дороге — глубокой, но не широкой. Не шире лезвия лопаты.

— Санэпидстанцию вызову! — угрожала дворничиха неизвестно кому. — А вдруг оно заразное? А вдруг оно здесь расплодилось? Вот, полюбуйся!

И указала Люське на мусорный бак, где на куче хлама лежала, по-видимому, падаль. Люська только глянула — отпрянула и поскорее потащила Дениса прочь.

Перед тем как завернуть за угол, остановилась и посмотрела на окно кухни. Встретилась взглядом с Богданом, взгляд протянулся между ними, как ниточка.

И Люська улыбнулась.

ПАНСКАЯ ОРХИДЕЯ

ПАНСКАЯ ОРХИДЕЯ

1

— Жалко, Ганна Петривна?

— Ой, жалко, Владислав Викторович!

Графский флигель ломали второй день. Никто не предполагал такого. Думали, ударят раз, два ударят — и прощай, панское наследство.

Не вышло.

Сначала забарахлил бульдозер, потом никак не могли найти бригадира, срочно укатившего по одному ему известной надобности. А когда наконец стальная «баба» врезалась в старую кладку, выяснилось, что одного удара мало. И даже двух мало, и трех. Крепки панские стены! Стоял флигель-золотопогонник прощальной памятью, словно наглядеться на мир хотел. Только не на что смотреть, ничего не осталось! Ни дома, ни парка, ни склепов мраморных, ни вековых дубов. Сгинуло — навсегда, и теперь жадное Время добирало последние крохи.

С утра начали по-новому, на этот раз при большем стечении любопытных. Весть о том, что графский флигель не поддается, разнеслась по селу. Посевная еще не началась, поэтому народ собрался быстро. Набежало и детворы, благо на дворе каникулы. А где школьники, там и учителя.

— Та я ж писала, Владислав Викторович! И в область, и в самый Киев. И в Москву писать думала. То ж памятник, ему два века целых!