В тусклом свете ей виден был лишь силуэт Майлза; тот яростно потирал руки, как будто хотел согреться, затем развернул что-то — бумагу или пергамент — и осторожно расстелил перед собой на бетонном полу. Он выпрямился и заговорил.
В помещении стало светлее, и в воздухе перед ним соткалось лицо — знакомый лик, образованный слабым зеленоватым свечением; Одра едва различала его сквозь разводы на стекле. Она слышала голос Майлза, настойчивый и почти отчаянный, но слова, которые он выкрикивал, казались ей бессмыслицей.
Она пошевелилась, чтобы не нагружать разболевшееся колено, которым опиралась на мусорный бак, и соскользнула. Одра упала и крикнула от боли, когда ударилась о мостовую. Она не знала, услышал ли это Майлз, но выяснять не стала. Вскочила — промокшая, грязная, ушибленная — и бросилась наутек.
Добравшись до дома, она сразу направилась в библиотеку. Сдвинула тома так, чтобы полка казалась заполненной, и спрятала свою книгу в маленький чемодан, где хранила одежду.
Лицо зеркала вынырнуло из укрытия за рамой с видом встревоженным и измученным.
— Это моя история, в конце-то концов, — сказала зеркалу Одра. — Я не допущу, чтобы он и дальше вредил. А вдруг заберет хижину? Лес? Куда мне после этого возвращаться? Нет уж, больше он ничего не получит из нашей сказки.
Майлз вернулся на следующий вечер в сумерках, усталый и перепачканный, как будто ночевал на полу в помещении склада. Она встретила его в кухне и спрашивать ни о чем не стала.